Она попыталась что-то сказать, но ее снова скрутило.
— Обещаю, — сказал я.
Теперь, лежа в своей механической кровати в сползающей с плеч сорочке, Шарлотта говорит:
— Я знаю, тебе трудно понять. Но сама мысль, что есть выход, — она меня поддерживает. Я никогда этим не воспользуюсь. Ты же мне веришь, правда?
— Я ненавижу это обещание, ненавижу себя за то, что согласился его дать.
— Я никогда так не поступлю и никогда не заставлю тебя помогать.
— Тогда освободи меня, — говорю я.
— Прости, — отвечает она.
Я решаю выкинуть все это из головы и просто продолжать. Я теряю эрекцию и гадаю, что случится, если я скисну, — хватит ли у меня духу притвориться? — но гоню от себя эти мысли и продолжаю упорно трудиться на Шарлотте до тех пор, пока у меня не пропадают почти всякие ощущения. Ее груди одиноко свисают подо мной в стороны. Вертолетик на тумбочке у кровати включается и взмывает в воздух. Он направляет мне в лоб зеленый лучик, как будто мои чувства так легко распознать, как будто для них есть имя. Что он делает — шпионит за мной, изучая мои эмоции, или бездумно выполняет старую программу? Я думаю, что случилось: может, хэш-ридер не справился, или операционка перескочила на прежнюю версию, или «Гугл» снова овладел им, или он работает в каком-то автономном режиме. А может быть, кто-то взломал андроидные очки или… в этот миг я смотрю вниз и вижу, что Шарлотта плачет.
Я останавливаюсь.
— Не надо, — говорит она. — Продолжай.
По ее щекам катятся редкие, но крупные, грустные слезы.
— Завтра можем попробовать еще раз, — говорю я.
— Нет, все в порядке, — говорит она. — Ты продолжай, только сделай для меня одну вещь, ладно?
— Хорошо.
— Надень на меня наушники.
— Ты имеешь в виду прямо сейчас?
— Музыка, играй, — говорит она, и я слышу, как из лежащих на тумбочке наушников начинает зудеть «Нирвана».
— Я знаю, что все делаю неправильно, — говорю я. — Просто мы так давно не…
— Ты здесь ни при чем, — говорит она. — Просто мне нужна моя музыка. Надень их, пожалуйста.
— Зачем тебе эта «Нирвана»? Что в ней такого?
Она закрывает глаза и качает головой.
— Что тебе этот Курт Кобейн? — говорю я. — Что ты в нем нашла?
Я хватаю ее за запястья и вдавливаю их в постель, но она этого не чувствует.
— Почему тебе непременно нужна эта музыка? Что с тобой такое? — не отстаю я. — Скажи мне, что с тобой творится!
Я отправляюсь в гараж, где вертолетик слепо тычется в стены, ища дверь или окно. Включаю компьютер и нахожу в интернете один из альбомов этой «Нирваны». Я прослушиваю его весь, сидя в темноте. Этот малый, этот Курт Кобейн, поет о том, что такое быть глупым, тупым и никому не нужным. В одной песне он говорит, что Иисус не станет делать из него солнечный луч. В другой — что хочет молока со слабительным и антацидов с вишневым ароматом. У него есть песня «Сплошные извинения», где он все время повторяет: «Кем еще я могу быть? Сплошными извинениями». Но на самом деле он нигде не извиняется. Он даже не говорит, что сделал не так.
Не найдя выхода, вертолетик подлетает ко мне и молча зависает рядом. Должно быть, я выгляжу совсем жалко, потому что он меряет мне температуру.
Я беру пульт, открывающий дверь гаража.
— Тебе этого хочется? — спрашиваю я. — Потом сам прилетишь, или мне придется идти тебя искать?
Вертолетик невозмутимо ждет, подрагивая на столбе теплого воздуха.
Я нажимаю кнопку. Дождавшись, пока дверь полностью поднимется, вертолетик фотографирует меня напоследок и уносится в ночной Пало-Альто.
Я встаю и дышу прохладным, пахнущим цветами воздухом. На дорожке перед гаражом колеблются тени листвы — лунного света на это хватает. Дальше по улице я замечаю горящие глаза нашего кота. Зову его по имени, но он не подходит. Я отдал его приятелю в паре кварталов отсюда, и неделю-другую кот навещал меня по ночам. Теперь перестал. Это чувство близости к тому, что для тебя утрачено, — похоже, сейчас в нем сосредоточилась вся моя жизнь. Шарлотта тоже поняла бы, что это за чувство, поговори она с президентом. Но он не тот, с кем ей нужно поговорить, внезапно понимаю я. Возвращаюсь к своему компьютерному столу и зажигаю ряд экранов. Смотрю на их голубое мерцание и берусь за работу. Она занимает у меня несколько часов, большую часть ночи.
