— Это было унизительно, — продолжал Николас, — Терпеть не могу неуважения к людям.
— Значит, тебе понравилось преподавать? Николас раньше об этом не задумывался.
— Просто, не имею ничего против этой работы. — Он смешал еще один джин с тоником и выжал в наполненный льдом бокал дольку лимона. — В конце семестра я устал от этих профессоров. Думаю, они были обо мне не слишком высокого мнения. Это ведь довольно замкнутый мирок, в котором все связаны строгими правилами. “Публикуй статьи или исчезни”. Звучит банально, но для них это действительность, с которой они сталкиваются каждый день. — Николас пожал плечами. — Воображаю, как их возмущало мое положение. Я пользовался всеми прелестями университетской жизни и, в то же время, был свободен от общепринятых обязательств.
— А Ройстон и Эн — что они из себя представляют?
— К Ройстону у меня нет особых претензий. Вначале он держался немного высокомерно, потом оттаял. Зато Эн, — Николас покачал головой, — Эн просто мерзавец. Он составил свое мнение обо мне еще до того, как мы встретились. Однажды мы сидели втроем, в гостиной, Эн подходит ко мне и говорит: “Значит, вы родились в Сингапуре? И при этом смотрит на меня сверху вниз, сквозь свои допотопные очки. У него странная манера разговаривать — короткими отрывистыми фразами, повисающими в воздухе как льдинки. “Омерзительный город, осмелюсь заметить. Его построили британцы, которые относились к китайцам с таким же презрением, как прежде к индийцам”.
— А ты?
— Честно говоря, я растерялся. Раньше мы с этим мерзавцем не общались. Он застал меня врасплох.
— И ты не нашел, что ему ответить.
— Только то, что он не прав. Я родился уже не в Сингапуре. — Николас поставил стакан. — Я рассказал об этом декану Вулсону, но тот лишь отмахнулся. “Эн — гений, — заявил он мне. — Вы же сами знаете, с талантливыми людьми бывает нелегко. Должен вам сказать, мы просто счастливы, что он у нас работает. Он чуть было не сбежал в Гарвард, но в последнюю минуту мы его удержали.” Вулсон по-отечески потрепал меня по спине. “Кто знает, что у Эна на уме. Видимо, он принял вас за малайца. Мы все должны прощать друг друга, мистер Линнер”.
— Что-то я не понимаю, — удивилась Жюстина. — Ведь ты не малаец.
— Нет, но если Эн действительно так решил, у него были причины меня недолюбливать. В районе Сингапура китайцы и малайцы всегда смертельно враждовали друг с другом.
— А кто ты? — внезапно Жюстина приблизила к Николасу свое лицо с огромными светящимися глазами. — Мне кажется, у тебя в лице есть что-то азиатское. Может быть, глаза... или скулы.
— Мой отец был англичанин, — сказал Николас. — Точнее, еврей, который вынужден был изменить свое имя, чтобы пробиться в бизнесе, а потом в армии. Он стал полковником.
— Как его звали? Я имею в виду — до того, как он изменил свое имя.
— Не знаю. Он никогда мне не говорил. “Николас, — обратился он ко мне однажды, — что такое имя? Тот, кто скажет тебе, что его имя само по себе что-то значит, — наглый лжец”.
— И ты никогда не пытался узнать свое настоящее имя?
— Да, было такое время. Но потом я успокоился.
— А твоя мать?
— Мать всегда утверждала, что она чистокровная китаянка.
— Однако?
— Но, по всей вероятности, она была китаянкой только наполовину. И наверно — наполовину японкой. — Николас пожал плечами. — Я в этом не уверен. Просто мама мыслила как японка. — Он улыбнулся. — Как бы там ни было, мне приятно думать, что в ней текла кровь таких разных, враждебных друг другу народов — это очень романтично и таинственно.
— А ты любишь тайны?
Николас следил за изгибом ее темных локонов, упавших на щеку.
— Да. В каком-то смысле.
— Но вообще-то у тебя европейские черты лица.
— Да, внешне я пошел в полковника. — Николас запрокинул голову, и его волосы успели коснуться пальцев Жюстины, прежде чем она отдернула руку. Он всмотрелся в пятна света на потолке. — Но внутри я устроен по-другому, я похож на свою мать.
* * *
Док Дирфорт никогда не ждал от лета ничего хорошего. “Странно, — думал он, — ведь как раз летом больше всего работы”. Он не уставал поражаться летнему наплыву курортников — целый район Восточного Манхэттена стягивался сюда из года в год, словно стая диких гусей.
