Весна. Наши дни
Префектура Нара. Япония
Стоя на коленях на соломенном татами, сэнсэй Масасиги Кусуноки готовил чай. Серое кимоно заколдованным водоворотом обволакивало его пружинистое тело. Привычным движением он плеснул дымящуюся жидкость в глиняную чашку и уже начал было взбивать тростниковым венчиком зеленоватую пену, как вдруг в дверном проеме метнулась тень Цуцуми.
Кусуноки сидел спиной к двери. Лицо его было обращено к большому распахнутому окну, за которым трепетали цветущие деревья сакуры. Низкие набычившиеся облака медленно плыли над лесистыми склонами Ёсино. Густой маслянистый запах кедра, как обычно, — если не считать нескольких зимних недель, когда горные хребты подвергались беспощадному десанту крохотных снежных парашютистов, — господствовал в окрестностях Нары.
Кусуноки никогда не пресыщался созерцанием этого удивительного пейзажа, от которого веяло седой древностью. Именно в этих неприступных горах укрывался когда-то Ёсицунэ Минамото, для того чтобы разгромить своего брата сёгуна. Именно в них великий император Годайго собрал себе войско для того, чтобы вернуть свой трон. И именно среди этих вершин был описан впервые в “Сюгэн-до” путь горных отшельников, объединивший в себе традиции буддизма и синтоизма. Так же, как и в те далекие времена, возвышалась сейчас над бесчисленными зубцами гор вершина Оминэ, на одной из площадок которой собирались истязавшие себя ямабуси.
С невозмутимым спокойствием Кусуноки следил, как заваривается в чашке чай.
Стоявший за его спиной Цуцуми собрался было уже обнаружить свое присутствие, но, видя, что учитель не замечает его, все никак не решался заговорить. Чем дольше он вглядывался в незыблемую фигуру Кусуноки, тем острее ощущал, как напрягаются его натренированные до хруста мышцы. Мозг Цуцуми прокручивал вариант за вариантом. “Странно, — думал он, — его руки должны двигаться — ведь он же готовит чай. Почему же я вижу перед собой не человека, а каменного истукана?”
Но вот Цуцуми показалось, что час настал. Быстрыми, бесшумными шагами он подошел к Кусуноки на расстояние, достаточное для нанесения удара, и почувствовал, как наливаются кровью его ладони.
В это же мгновение учитель повернулся и, протягивая Цуцуми чашку с горячим чаем, произнес ровным, спокойным голосом:
— Принимать у себя такого способного ученика — большая честь для меня.
Его глаза врезались в глаза ученика, и тот почувствовал, как вся его энергия, готовая вот-вот вырваться на свободу, иссякла в одно мгновение, порабощенная чужой волей.
Цуцуми невольно вздрогнул и заморгал, как сова на солнце, понимая, что безвозвратно расстается с тем, что взращивал в себе долгие годы.
Сэнсэй приветливо улыбнулся:
— Садись... — Тут Цуцуми увидел, как откуда-то вдруг вынырнула вторая чашка. — Выпьем этот чай вместе, в знак взаимного уважения и добрых намерений.
Стараясь скрыть смущение, Цуцуми опустился на колени, лицом к Кусуноки, так, что теперь их отделял друг от друга лишь квадратик соломенного мата — традиционная дистанция между хозяином и гостем. Затем — согласно правилу — он взял двумя руками чашку, поклонился сэнсэю и, коснувшись губами фарфорового полумесяца, хлебнул обжигающей горьковатой жидкости. Чай был великолепен. Цуцуми прикрыл глаза. В эту минуту ему показалось, будто он ощутил вкус самой Японии: ее истории и мистики, ее чести и мужества, вкус божественной тяжести “ками”, чувство долга. “Гири”.
Глаза Цуцуми широко раскрылись. Все оставалось, как и прежде: он снова ощутил себя неуютно. Он родился на Севере, Нара так и осталась чужим ему городом, хотя он и прожил тут целых два года. “Гири”.
