В 10.30 8 (21) марта я узнал, что государь перед отъездом желает проститься с чинами штаба и что начальник штаба призывает всех собраться в 11 часов в комнате дежурного генерала. Именно этого хотели избежать в Петрограде.
Ровно в одиннадцать государь вошел в зал. После того как его приветствовал начальник штаба, он обошел солдат и казаков лейб-гвардейского Его Величества полка и Георгиевского батальона и поздоровался с ними тихим голосом, как всегда делал в закрытых помещениях. «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!» — рявкнули в один голос нижние чины.
В тогдашних газетах вы прочтете, что солдаты революционной армии в сознании своей революционной гордости отвечали презрительным молчанием на приветствие Николая Романова. Это все выдумки лакеев революции.
Внешне все было спокойно, только дрожь правой руки выдавала его волнение. Продолжая стоять, государь помолчал несколько мгновений, а потом заговорил ясно и отчетливо, как всегда. Его волнение ощущалось в неестественных паузах посреди речи. Первую его фразу я запомнил дословно: «Сегодня я вас вижу в последний раз. Такова воля Божья и последствия моего решения».
Он сказал, что его отречение воспоследовало по воле России и что он уповает на победоносный исход войны. Поблагодарил нас за верную службу Отчизне и наказал служить Временному правительству не за страх, а за совесть и любой ценой довести войну против «жестокого, подлого врага» до победного конца. Государь замолк. Его правая рука больше не дрожала. В помещении царила мертвая тишина. Никто не осмеливался кашлянуть; все пристально уставились на государя. Никогда в жизни я не ощущал такой давящей, мертвой тишины в зале, где собралось несколько сот человек.
Слегка поклонившись, государь отошел к начальнику штаба. Оттуда он начал обходить присутствующих, старшим чинам, генералам пожимал руки, а прочим кивал. Когда он удалился от меня на несколько шагов, я почувствовал, что напряжение спадает. За спиной у государя кто-то вдруг порывисто всхлипнул. Этого оказалось достаточно, чтобы в разных местах находившиеся доселе во власти напряжения мужчины начали рыдать.
У многих просто катились по щекам слезы. Среди всхлипов и сморканий послышался шепот: «Тихо, от этого государю делается еще тяжелее!». Однако унять взрыв чувств было уже невозможно. Государь повернулся вправо, затем влево, затем снова в сторону, откуда доносилось всхлипывание, и выдавил из себя улыбку. Но улыбка была не к месту, она даже исказила его лицо. В глазах у него стояли слезы. Однако он продолжил обход.
Приблизившись ко мне, государь остановился и показал на моих подчиненных: «Это ваши?».
Я тоже был крайне взволнован и заметил, что стоящий справа от меня генёрал Егорьев явно не может справиться с собой; я подтолкнул его за талию и ответил: «Мои… а это комендант». Государь протянул ему руку и задумался. Потом посмотрел мне в глаза и сказал: «Подумайте, Тихменев, над тем, что я вам всегда говорил: армия должна иметь все, что ей нужно. И сейчас это самое главное. Повторяю: я не могу спокойно заснуть, если знаю, что армии чего-то не хватает»[116].
Государь пожал руки мне и Егорьеву и пошел дальше. Подойдя к офицерам Георгиевского батальона, только что вернувшимся из неудачной экспедиции в Петроград, он пожимал руку каждому. Теперь всхлипывания слышались уже безостановочно. Офицеры отборного батальона, из которых многие были ранены по нескольку раз и еще не оправились от ран, держались из последних сил, двое упали в обморок. В тот же момент упал здоровенный бородатый кубанский казак, стоявший напротив меня.
Государь, который все это время со слезами на глазах поворачивался во все стороны, более не выдержал. Он прекратил обход и скорым шагом направился к двери. Все бросились за ним. В сутолоке я не расслышал слов начальника штаба, обращенных к государю. Только последние слова, которые генерал Алексеев произнес сдавленным голосом, мне удалось разобрать:
«А теперь позвольте пожелать Вашему Величеству доброго пути, а затем — смотря по обстоятельствам — счастливой жизни».
Государь коротко обнял генерала Алексеева, дважды расцеловал его и быстро вышел. Больше я его не видел».
