3 (16) марта он телеграфирует своему брату, великому князю Михаилу Александровичу, в чью пользу вчера отрекся:
«Его Императорскому Высочеству Михаилу
Псков, 3 марта 1917 года
События вчерашнего дня побудили меня к этому бесповоротному шагу. Прости, что перекладываю эту ношу на тебя и не смог этому воспрепятствовать. Однако остаюсь твоим верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и надеюсь, что через несколько дней смогу уехать в Царское Село. Усердно молю Бога за тебя и твою державу.
Ники».
Василий Орехов находился на вокзале в Петрограде, когда уполномоченные Думы вернулись из Пскова с документами об отречении:
«Я стоял в огромной толпе, ожидавшей делегацию у вокзала. Из здания вокзала вышли Гучков и Шульгин и прошли совсем рядом со мной, направляясь в свой вагон. Как сейчас вижу: Шульгин размахивает над головой листом бумаги и кричит: «Его Величество царь отрекся, да здравствует царь Михаил Второй!».
Многого уже не припомню. Хотя этого и можно было ожидать, и я, и все прочие были потрясены. Но ведь известие об отречении царя в пользу своего брата означало, что монархия сохраняется. Чувства перемешались — подавленность возникшим положением, усталость от войны, так что следовало принять любое решение».
Между тем новоиспеченный царь Михаил созвал совещание. По соображениям безопасности оно проходило на частной квартире в Петрограде, куда Михаил спешно перебрался после получения телеграммы от брата. В нескольких шагах от Зимнего дворца он встретился с членами Временного правительства, которые должны были стать его будущими министрами.
С тех пор как триста лет назад взошел на трон первый Романов, шестнадцатилетний Михаил Федорович, на Руси ходило поверье, что при царе Михаиле II будет захвачен Константинополь. Брату Николая Михаилу было тридцать девять лет; он не интересовался ни властью, ни политикой. Он был военным и, командуя войсками в Галиции, заслужил Георгиевский крест.
Теперь он сидел во главе длинного стола с депутатами Гучковым, Милюковым, Шульгиным, Керенским и Родзянко[108].
У них еще стоят в ушах громкие крики членов Совета: «Не может быть и речи о замене одного царя другим! Никаких Романовых, только республика!».
Великий князь Михаил не был уверен, должен ли он принимать доставшийся ему трон. Его решение зависело от согласия сидевших напротив депутатов.
В ходе последующего обсуждения Милюков (министр иностранных дел и председатель партии конституционных демократов)[109] и Гучков внушали Михаилу: монархия — единственная объединяющая сила, без нее Россия развалится. Не менее убедительно звучали аргументы противоположной стороны. Как ни удивительно, дотоле верный царю Родзянко высказал опасение, что новый царь не удержится без явно выраженной воли народа и он, Родзянко, в этих обстоятельствах не может гарантировать его безопасности (на самом деле председатель Думы никакой властью и не располагал).
Решающий удар нанес Керенский, министр юстиции, «адвокат революции». Ему давно уже был известен Циммервальдский большевистский манифест ленинцев[110], и когда вспыхнуло Февральское восстание, он безапелляционно заметил: «Похоже, революционеры пока еще не готовы». «Зато готовы все прочие», — возразил ему Шульгин. Для царя в мировоззрении Керенского не было места. Взяв слово, он разразился своей знаменитой блестящей риторикой. С оглядкой на позицию Совета Керенский уговаривал Михаила не принимать корону. «Я никоим образом не могу гарантировать вам жизнь!» — завершил он свои рассуждения. Сможет ли он гарантировать Михаилу безопасность, если великий князь откажется от короны, Керенский тоже не знал, и в тот момент его это меньше всего интересовало. Впоследствии Михаил будет убит, как и другие члены дома Романовых.
Великий князь попросил время на размышление и удалился в соседнюю комнату[111].
«Он ходил взад-вперед, словно лев в клетке, — описывала позднее эту сцену его жена, княгиня Брасова[112]. — Наконец, он подошел к окну, из которого видна была Английская набережная. Если бы он увидел там хоть одну дисциплинированную роту, он бы еще подумал, что делать. Но за окном кишели лишь бесчисленные толпы с красными повязками. Поэтому он усмотрел единственный выход в сдаче».
