Николай не столь слеп в этой ситуации, как кажется. Он дает понять Родзянко, что после войны сделает «все необходимое», чтобы перестроить самодержавный строй и изменить образ правления. «Но не сейчас, во время войны, — нельзя выказывать слабость врагу. И вообще, я не могу делать две вещи одновременно. Сейчас у меня война».
То, что все эти обращения все-таки произвели на него впечатление, доказывает малоизвестное обстоятельство, упоминаемое также в мемуарах Родзянко: царь был на волосок от требуемой отовсюду смены правительства, которая уже вряд ли спасла бы положение.
21 февраля (6 марта) Николай снова отбыл в Ставку готовить весеннее наступление, а перед этим принял основных министров во главе с новым председателем Совета министров Голицыным. К их величайшему изумлению, он заявил, что назавтра явится в Думу и там объявит о формировании ответственного министерства. Но в тот же вечер Голицына вновь вызвали в Царское Село, и там он узнал, что предполагаемое событие не состоится и что царь немедленно уезжает в Ставку: «Я изменил свое решение». Каким образом это получилось и сам ли он упустил свой последний шанс, уже не узнает никто.
Когда Протопопов обеспокоенно заметил, что в складывающейся ситуации присутствие царя может оказаться необходимым, Николай сказал, что пробудет в Ставке не четыре недели, как предполагал, а три и, заметив встревоженное выражение на лице Протопопова, добавил: «Если получится, вернусь через неделю».
Но и такое обещание у него еле вырвали.
Пока Николай едет в Могилев, немецкий генеральный штаб получает донесение от своих агентов в России, что члены Думы склоняются к тому, чтобы объявить царя недееспособным. Теперь оставалось лишь подтолкнуть события в нужном направлении, к которому готовились революционеры, дожидавшиеся своего звездного часа. Результат сам падал в руки экстремистам и их немецким вдохновителям.
Зима 1917 года холодная. При минус тридцати градусах население замерзает. Сказывается вызванное войной расстройство снабжения продовольствием и топливом. Поезда стоят. Паровозные котлы замерзают и лопаются. Транспорт частично парализован. Заводы останавливаются или вынуждены сокращать производство. За хлебом выстраиваются очереди. Депутаты Думы валят вину за возникший кризис на отдельных лиц, ответственных за продовольственное снабжение, будто бы они создали дефицит в своих личных интересах. Из-за повального призыва запасных многие крестьянские хозяйства не засевают землю. Все для фронта, все для победы…
Но народ не вдается в тонкие рассуждения. Для человека с улицы во всем виновно правительство, сформированное, по его убеждению, царицей. Тут и там вспыхивают беспорядки, раздуваемые агитаторами. В день памяти «Кровавого воскресенья» 1905 года, когда была безжалостно расстреляна демонстрация, раздаются первые крики протеста: «Хлеба! Долой войну! Долой правительство! Долой немцев!».
Примечательно, что на транспарантах не встречается ни единого слова против царя.
В донесении петроградской полиции за этот день можно прочитать:
«С утра в Петрограде ходили слухи о возможных беспорядках. Около часу дня в рабочих кварталах Нарвской, Коломенской и Александро-Невской частей становится известно, что забастовщики на всех заводах взяли верх над противниками стачки, и протесты против войны находят поддержку…».
Силы порядка не могут устранить причины беспокойства и хаоса. Они впрочем, еще способны уследить, чтобы кризисом не воспользовались подстрекатели и анархисты. В Петрограде не хватает времени для подготовки к наведению порядка и дисциплины, потому что составлявшие прежде гарнизон столицы отборные части отправлены на фронт, а их сменили крестьяне-запасники, которым недостает не только образования, но и верности царю. Как вскоре окажется, начальник гарнизона Хабалов не сможет рассчитывать на этих собранных с бору по сосенке солдат, когда их помощь потребуется.
В одной из мерзнущих очередей за продуктами у людей лопается терпение. Одни бьют стекла, другие врываются в лавки и хватают, что попадется. На некоторых заводах начинаются стачки, другие присоединяются к ним. Революция витает в воздухе.
