Столыпин знает своих противников. Прежде всего слева — тех не устраивает его философия, его ставка на собственников, его деятельность, направленная на создание слоя крепких хозяев. Социал-революционеры противятся любым улучшениям, ибо это лишает почвы их пропаганду. Эго им он бросает на бурном заседании Думы: «Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия! Дайте стране двадцать пять лет спокойствия внутри и извне, и вы ее не узнаете״.». Как и царь-освободитель Александр И, он имел непримиримую оппозицию из экстремистской среды. И так же как тот царь, который в 1881 году был на пути к дарованию демократической конституции, он был разорван бомбой[52].
Но враги у Столыпина есть и справа, ибо его решительные меры подрывают привилегии дворянства, помещиков и ограничивают произвол губернаторов и высших чиновников.
Особенно боялись и ненавидели Столыпина в анархистских кругах. Хотя и иным образом, чем основоположник политики реформ Александр II, премьер-министр, одновременно занимавший пост министра внутренних дел, жестко расправлялся с зачинщиками беспорядков. Против революционных активистов и бунтарей он применил драконовские меры. Создавая прочную основу для страны, он искоренял все, что вело ее к дестабилизации.
Министр стремился не просто подавить любые симптомы сопротивления тогдашнему авторитарному режиму. Он пытался наряду с проведением реформ вырвать с корнем неповиновение.
Значительная часть революционных агитаторов происходила из евреев. Евреи были ущемлены в гражданских правах по сравнению с другими этническими и религиозными меньшинствами. Им запрещалось проживание в определенных местностях (в целях защиты менее предприимчивого русского населения) и занятие определенными видами деятельности. Например, в столице Петербурге их не принимали на юридический факультет.
Столыпин прежде всего занялся предоставлением им равноправия. Он также заботился о прекращении погромов. Если после террористических актов в районах их проживания вводилось чрезвычайное положение, Столыпин старался отменить его. В этом он разошелся с царем, занимавшим по отношению к евреям твердую (без уступок) позицию. В особенности после бунтов или убийств, весьма частых в это время, Николай склонялся взять назад уже данные послабления (по мнению Столыпина, это было ошибкой, поскольку провоцировало еще более резкую реакцию подпольщиков). Как-то министр вышел из царского кабинета со словами: «Ваше Величество, Ваше Величество, вы изнасиловали мою совесть!».
Неприязненное отношение царя к евреям объяснялось не только их ролью в революционном движении (она стала особенно явной в дни Октябрьского переворота 1917 года в составе первого большевистского правительства и команды, перебившей царскую семью). Нетерпимость Николая к еврейству имела более глубокую основу — религиозное сознание царя. Французский дипломат Морис Палеолог, хорошо знавший царя и вовсе его не идеализировавший, так объясняет позицию царя в этом отношении:
«Царя напичкали Законом Божьим согласно казенному православному катехизису, и ничего другого он не читал. То, чему учила святая православная церковь, церковь апостолов, церковь семи Вселенских соборов, для него было непреложной истиной. В этом он не испытывал и тени сомнения. Ничто не было ему более чуждо, чем попытки выработать собственные убеждения, и его покорный дух никогда не тревожил священные догмы недоуменными вопросами.
Мусульманская религия также не вызывала у него уважения, и даже без провокационных вопросов Вильгельма II, почему до сих пор Крест Спасителя не водружен над куполом Святой Софии и почему Голгофа и Гроб Господень находятся в руках неверных, он не мог испытывать к исламу никакого снисхождения.
Подобным же образом он был настроен против евреев. Разве мог он забыть, как они относятся к вечной истине? Мог ли он забыть, что над ними веками довлеет проклятье Божье? И мог ли царь-самодержец забыть, если его полиция старалась ему ежедневно напоминать о кознях, затеваемых во мраке гетто, и о том, что еврейский Бунд имеет наглость даже похваляться тем, что создал террористические организации убийц-фанатиков?».
