В 1907 году состоялась вторая международная мирная конференция, принявшая дополнения к конвенции 1899 года. На этот раз ее подписали уже 44 страны. В третьей конвенции был сделан решающий шаг к осуществлению николаевской инициативы, ибо она предусматривала мирное разрешение международных конфликтов с помощью Международного третейского суда и посредничества нейтральных государств в случае войны. Соответствующий документ, подписанный странами-участницами, гласит: «С целью по возможности ограничить применение силы в международных отношениях государства, подписавшие конвенцию, обязуются прилагать все усилия к разрешению международных споров мирными средствами». Это подразумевало создание третейского суда, а также комиссий по примирению и расследованию.
Основательница движения за мир в Германии и Австро-Венгрии Берта фон Зуттнер пришла в такой восторг от инициативы Николая, что отпечатала и разослала открытку с текстом Манифеста мира и портретом царя. Другие известные деятели, вроде основателя Красного Креста Анри Дюнана, также возлагали большие надежды на царскую инициативу.
Самому Николаю пришлось прибегнуть к услугам основанного им учреждения — в 1905 и затем в 1914 году. Перед началом военных действий царь просил Вильгельма в качестве «посредника» в сербско-австрийском конфликте передать его на рассмотрение суда в Гааге, пока русский посол в Вене прилагал все усилия, чтобы продлить срок австрийского ультиматума Сербии. Однако Вильгельм не проявил ни малейшего интереса к этой форме примирения.
В громадном зале заседаний Гаагского суда помнят о выдающейся роли Николая в создании этого учреждения. По дипломатическим соображениям висящий там его портрет всегда скрывался за занавесом, чтобы его не видели советские делегаты, и посетителям давали взглянуть на царя лишь по специальной просьбе. Зато сохранился мемориальный стол, к которому прикреплена табличка со словами благодарности основателю суда Николаю II: он находится в здании ООН в Нью-Йорке.
В формировании внешней политики Николая II и политического ландшафта Европы решающую роль сыграли отношения между германским кайзером Вильгельмом II и его русским партнером. За два десятилетия, с 1894 по 1914 год, в первую очередь именно эти два императора создали международное положение, которое привело к первой мировой войне.
Вильгельма раздражал русско-французский союз: в нем он усматривал угрозу своим интересам как в Европе, так и на Дальнем Востоке, где Россия и Англия выступали в роли его потенциальных противников. Поэтому с момента их знакомства он направлял все усилия на то, чтобы любыми доступными средствами исподтишка оказывать влияние на Николая. Вот почему описание взаимоотношений этих двоих государей весьма поучительно.
Когда в 1894 году двадцатишестилетний Николай взошел на русский престол, Вильгельму было тридцать пять, и он уже шесть лет правил Германской империей.
Свидетельства современников об обоих императорах во многом перекликаются между собой. Если накладывать их друг на друга, получится пестрая головоломка, но в главном все источники сходятся.
Вот как описывает Вильгельма и Николая великий герцог Гессенский Эрнст-Людвиг, старший брат супруги Николая Алисы:
«Вильгельм был прирожденный интриган. В молодости он был влюблен в мою сестру Эллу, а поскольку она вышла за великого князя Сергея Александровича, дядю Николая И, то с тех пор он всячески злословил по адресу Сергея. Он обожал интриги, был нерешителен, легкомыслен, бесцеремонен и временами бестактен. Это проявлялось по отношению не только к Сергею, но и, например, к англичанам при малейшей возможности. Он был позером, походка его была твердой и размашистой, но на самом деле он был нестоек, трусоват, с трудом преодолевал помехи и был склонен к ревности. Он поддавался минутным настроениям, что было заметно и в его отношении к окружающим, и резко менял свои симпатии и антипатии. При этом он был весьма умен, отличался мгновенной реакцией и был непревзойденным оратором.
Николаю были чужды интриги. Добродушие просматривалось в его больших, словно у верного пса, голубых глазах; поэтому он бывал очарователен, несмотря на свои ограниченные познания. Так что семейная жизнь у моей сестры (Алисы) складывалась отменно. Он был воплощенным долгом — черта столь же нетипичная для русских, как и его честность и самоотверженность. Хотя он не был глуп, вел дела осмотрительно и лишь после долгих размышлений, результаты он получал часто слишком поздно. Отсюда его всегдашняя нерешительность. Как пример его прилежания и тяги к справедливости припоминается случай: однажды в час ночи я застал его в охотничьем домике за изучением биографии гетмана. Он не уверен, сумеет ли надлежащим образом высказаться в нужном месте, пояснил он. На мое замечание, что есть кому поручить выяснение таких деталей, возразил: «Если я вижу их, своих подчиненных, только мельком, какие они все замечательные…».
