Я говорю ему с полной серьезностью:
— Эх, стопочку бы за твои успехи, Константин!..
Он сразу приходит в себя. Сердится:
— Ну, ты не заговаривай. Мал еще!
— Сходи один.
— Не твое дело. Понял?
— Понял.
— Тогда молчи!
Я сержусь. Молчу.
— Пошли, что ли? Ну, ты, Витька, брось сердиться. В самом деле, зачем каждый экзамен отмечать стопкой?
— В самом деле, зачем?
И вот мы идем по дорожке парка. Под ногами крошится снег, подтаявший днем и схваченный морозцем к вечеру. Над парком в сумеречном воздухе черными тенями летают молчаливые галки и вороны. За Москвой-рекой, над разливом городских крыш, догорает закат. В воздухе чувствуется весенняя, влажная пресность. А что, если Лиля катается со студентами? Уйду тотчас обратно. Уйду! У Кости тоже невеселое настроение. Он о чем-то тяжело думает, наморщив лоб. Сунул руки в карманы полупальто, шагает, будто в темноте, не видя ничего перед собой.
Вот и аллеи, превращенные в каток. Навстречу нам все чаще попадаются конькобежцы. Одни летят вихрем, радостные, озорство так и сияет на их раскрасневшихся, возбужденных лицах. Другие идут медленно, как бы наслаждаясь каждым движением. Больше все молодежь. Больше все парами. Лили на аллеях нет. Ее я за сто верст узнал бы. Разве у кого-нибудь есть еще такие пышные волосы и такой чудесный малиновый берет?
Я гляжу на Костю и не узнаю его: как он преображается! Уже не хмурится. Глаза его горят. Тяжеловатость, которая была в его фигуре, исчезает. Еще больше он оживляется в раздевалке, где толпятся десятки людей, раздается стук коньков об пол, точно беспокойно переступают кони в стойлах, Костя грубовато острит, на его большом коричневом лице то и дело вспыхивают крупные белые зубы. Я затягиваю шнурки, гляжу на него и думаю о том, почему это раньше мы ссорились с ним. Неужели это он ругал меня трахомой?
Лили нет и на озерах...
— Костя, — говорю я. — Мне хочется немножко посидеть.
— Устал?
— Да нет. Просто лед слишком изрезанный.
— Да, лед слабоват.
Он садится со мной рядом. Черные непокрытые Костины волосы серебрятся от инея. Иней покрывает и свитер на его плечах и спине.
— А может, поучить тебя на норвегах?
— Нет, я сегодня похожу на сопливых гагах...
Костя смеется.
— Ну, я пошел.
— Иди.
— Не сиди долго. Ты же потный.
— Усвоил.
— Смотри!
Он идет легко и быстро, кажется, немножко излишне подавшись корпусом вперед. На ходу подхватывает какую-то девушку, и они, смеясь, мчатся по озеру. Я слежу за ними, пока они не исчезают за поворотом.
Как просто у него все это получается!
Я иду в раздевалку. Снимаю и сдаю коньки. Одеваюсь. В дверях сталкиваюсь с Костей. Он один.
— Ты куда?
— Домой.
— Друг называется!
— Но ты же...
Костя глядит на меня во все глаза.
— Ах, ты о девушке! — Он весело смеется. — Здорово ходит, чертяка! Легко с ней. Да у них компания. Подожди меня.
Он скоро выходит, сдержанно-оживленный. Обнимает меня за плечи.
— Ну, что скис? Тренироваться надо, тогда не будешь уставать.
— Да, надо тренироваться. Это ты верно говоришь.
— Куда пойдем?
— По домам.
— Я, между прочим, здорово проголодался, Может, зайдем в «Поплавок»?
— Зайдем...
...Костя заказывает мне «Российского», сам берет стопку водки. Мы съедаем страшно вкусную рыбу с гарниром из хрустящей, мелко-мелко нарезанной картошки. Потом еще выпиваем по два стакана чаю.
— Черт возьми, сейчас бы я осилил и четырех неизвестных, — говорит Костя, вставая. — А то с твоими науками прямо-таки в уныние ударился.
Дома сестренки нет. Я вспоминаю, что сегодня 8 Марта, и ругаю себя: как я забыл! Заглядываю в гардероб. Нового Надиного платья там нет. Значит, Надя ушла на вечер. Я не знаю, чем заняться. На столе лежит «Туманность Андромеды», но мне не хочется углубляться в космос. И тут я впервые думаю, что неплохо бы поступить в Костин техникум. Вместе бы стали учиться.
Во сне я всю ночь катаюсь на автобусе, в который впряжены цирковые лошади. Автобус гремит по мостовой, как трамвай. Грохот будит меня.
Это по водосточным трубам, обвально грохоча, падает подтаявший лед.
