- Ничего, слежка - это не так страшно. Надо только привыкнуть. Сколько времени вы за мной следили, и ничего со мной не случилось, - подначил я.
На лицах моих собеседников отразилось беспокойство:
- Нет, что вы! Мы за вами никогда не следили. Это вам показалось.
- Ну не будем обострять вопрос. Пусть каждый останется при своем мнении, не стал я спорить.
Время шло. Текст все еще печатали. И тут я затронул "больную" тему. Незадолго до нашей встречи попросил политического убежища у американских властей капитан госбезопасности Носенко, сын бывшего министра судостроительной промышленности. Шума было много. Вот я и полюбопытствовал: как же это могло произойти и что он сейчас делает?
Виктор Николаевич насупился и заявил, что Носенко - растленный тип. Он нарушал законы в личных целях, считая, что как работнику органов ему все сойдет с рук. Вот и докатился до измены.
Я поддержал его, согласившись, что предательство нельзя оправдать. Но и нарушение законов в государственных интересах путь очень скользкий. Не знаешь, где остановишься.
Тут почему-то мои хозяева не ответили мне взаимностью - мое замечание повисло в воздухе. Разговор зачах. К счастью, подоспел печатный текст расписки. Мы вторично расписались. Затем меня проводили до дверей, и мы расстались...
Заехав за женой, я отправился в гости. Мы, конечно, безнадежно опоздали, поскольку визит к Виктору Николаевичу занял несколько часов. В гостях мне было не до веселья. Я снова и снова проигрывал в уме происшедшее. Казалось бы, теперь они могут успокоиться...
Но как сложилась ситуация с Лорой Финогеновой? За себя я не беспокоился, но кто знает, как они действовали с ней? Я очень волновался. А кроме того, меня мучил главный вопрос: что делать дальше? Тут, увы, посоветовать мне не мог никто. Отец в больнице, и разговор с ним исключался. Предстояло решать самому.
Итак, давать ли санкцию на подготовку книги к печати или повременить? Ясно, что опубликование мемуаров вызовет большой шум. Правда, еще два года назад мы обсудили с отцом все детали. Но наступил ли именно сейчас критический момент? А с другой стороны, публикация покажет всему миру, что мемуары существуют и, значит, они будут жить.
Несомненно, это вызовет переполох среди моих новых "друзей". Они-то, бедолаги, уверены в полной победе, а тут такой конфуз.
Затем мои мысли перешли на то, как они там, в КГБ, взаимодействуют между собой. Мой новый знакомый Виктор Николаевич следит за мной, "оберегает от американских шпионов" и в то же время какой-то другой "Виктор Николаевич", в другом кабинете, помогает нам переправлять материалы тем же американцам. Эти мысли я прогнал. На пустое сейчас недоставало времени...
Словом, промучившись в гостях, а потом и полночи дома, я решил, что происшедшее нужно считать критическим моментом и, следовательно, не ожидая дальнейшего развития событий, незамедлительно приступить к подготовке публикации книги на Западе. Было ясно, что ждать больше нечего. Ситуация к лучшему не изменится. Конечно, положение у меня было щекотливое: приходилось решать за автора, но отец выйдет из больницы только в конце лета, а то и осенью. Время будет безвозвратно упущено. Кто знает, что еще придумают Титов с Расщеповым.
Наконец я решился. Наблюдение за мной никто не снимал, но я больше не обращал на него внимания. Мои контакты и с Луи, и с Финогеновой давно перестали быть секретом. Утром, без предварительного звонка, я отправился в Баковку. По Минскому шоссе за мной неотступно следовала уже ставшая привычной "Волга". На мгновение всплыло в памяти, как пять лет тому назад неподалеку, на Окружном шоссе, мы с Галюковым искали укромное местечко для "важного" разговора. Как много воды утекло и как наивны мы тогда были.
Вот и поворот на Переделкино. На обычно пустом перекрестке маячит милиционер. Через секунду замечаю второго, он прячется в кустах. Постовой внимательно вглядывается в машину и, пытаясь разглядеть получше номер, буквально бросается под колеса, но не делает ни малейшей попытки меня остановить. Я благополучно сворачиваю на ведущую в Баковку узкую лесную дорожку, несколько поворотов, и вот я уже подъезжаю к знакомым воротам. К счастью, Виталий Евгеньевич оказался на месте, он любил посибаритствовать, вставал поздно. Я буквально силком вытащил его на утреннюю прогулку, в доме я не решался произнести ни слова. Когда мы вышли на знакомый пригорок, где обычно вели доверительные разговоры, вдали я приметил две характерные мужские фигуры. Не вызвало сомнений: за нами наблюдали и здесь. Но делать нечего, сбиваясь, я начал рассказывать о вчерашнем происшествии. Луи слушал меня не перебивая. Мои слова о том, что пришло время издания на Западе, он воспринял с видимым удовлетворением. Что ж, здесь у него был свой интерес.
