Джордж сперва не обратил на это внимания. Он вытряхнул на стойку одну сигарету, скомканную пачку сунул обратно в карман комбинезона и вынул спички. Но так как Саймон продолжал таращить на него глаза, Джордж раздраженно повернулся к нему и сказал:
— Ну, знаешь что, Саймон, кончай. Мы тут все свои. И нечего тебе разводить бодягу о господе боге и всех его легионах. — Он закурил.
— Джордж, я серьезно говорю, оставь его в покое, — сказал Генри.
— А чего ради? Разве Саймон Бейл кого-нибудь оставляет в покое? Саймон Бейл, я принес тебе отрадную весть. — Джордж затянулся и выпустил вверх к потолку мощную струю дыма. Саймон проводил ее глазами. — Саймон… — Джордж нагнулся к нему. — Бога нет. Улавливаешь? Это не подлежит сомнению, и люди, утверждающие, что бог существует, делают это по одной из двух причин — они либо дураки, либо мерзавцы. Хлопни два раза в ладоши, Саймон, если понял.
Элли снова приняла оскорбленный вид: казалось, она вот-вот взорвется. В другое время, может быть, это бы насмешило Генри, но сейчас он ей сочувствовал, и ему стало ее жаль.
— Джордж, заткнись, — сказал он. — Нельзя же так не считаться с людьми.
— А что такое? — Он поднял взгляд и, когда Генри кивнул на тещу, досадливо понурился и, отвернувшись, свирепо посмотрел на свою чашку с кофе. — Кой черт, — сказал он, — Элли знает, что я шучу.
— Да простит тебе господь богохульство, — произнес Саймон тихо и как бы рассеянно, провожая взглядом струйку дыма, поднимавшуюся от сигареты Джорджа.
И вдруг, сперва поразмыслив немного, Джордж Лумис бахнул кулаком по стойке и сказал:
— Черта с два! Если ты не обязан выслушивать правду от меня, то и я не обязан слушать твою белиберду. И заткни свое поганое поддувало.
У Генри перехватило дыхание.
Теща сказала:
— Это называется, он шутит. Ну и фрукт ты, Джордж.
Появилось двое новых посетителей. Они со смехом вошли в дверь и, проходя за спиной Джорджа и Саймона к кабинке, расположенной в дальнем конце зала, окинули на ходу взглядом всех четверых и, казалось, ничего особенного не заметили. Элли подошла к ним, поджав губы.
— На улице погода, прямо лето, — сказал один из них. Элли хмуро улыбнулась.
— Я тебя вот что спрошу, — негромко сказал Джордж. — Ты-то почему так терпеливо от него выслушиваешь всю эту муть? — Он бросил взгляд на Генри и снова опустил глаза. — Я скажу — почему. Потому, что считаешь его слабоумным. Если бы ты считал его не дурей остальных, ты бы попробовал ему вправить мозги, а ты и не пытаешься. Или вот она, — сказал он еще тише, ткнув большим пальцем в сторону Элли, которая в этот момент обслуживала посетителей. Джордж почти до шепота понизил голос. — Ведь она такая же чокнутая, как Саймон; скажешь, все это не чок — и пение псалмов, и остальные ее штучки. И если она чем-то лучше Саймона, то только потому, что она хуже. Он, идиотик, печется о нашем спасении, она уверена, что все погибнут, и говорит: «А мне начхать». — В это время Элли подошла к жаровне, и он прикусил язык.
— Джордж, что с тобой творится? — спросил Генри. — Я тебя сроду таким не видал. Ты, наверное, еще где-то раньше завелся. Из-за того, что тут у нас случилось, никто не стал бы так психовать.
— Какого черта, — сказал Джордж. — А если у человека есть убеждения — это недостаточный повод, чтобы высказаться? Если я протестую против уничтожения евреев в газовых печах, что же, значит, у меня разлитие желчи?
— Саймон не фашист, — сказал Генри.
Джордж обдумал этот довод, ссутулившись и свесив голову. Не поворачиваясь к Саймону, спросил:
— Ты знаешь, Саймон, что говорят евреи о Христе? Они называют его мошенником. Говорят, что у него мания величия — есть такой специальный термин. Может, то, что он говорил, очень умно и хорошо, только все же когда простой смертный воображает себя богом, сомнений нет — он псих. Вот что говорят евреи. Или, может быть, ты думаешь, он просто притворялся… ради блага человечества, поскольку философию легче протолкнуть, если ее приперчить суеверием?
Саймон молчал, глядя, как поднимается к потолку дымок.
— Это ведь ты называешь его простым смертным, Джордж, — сказал Генри.
