Дорога сделала крутой поворот, и машина покатила по мосту в город.
2
Приемный покой больницы оказался комнатушкой, где было множество всяких вещей — кофейные чашки, плевательницы, журналы. Словно вестибюль дешевого отеля. Краска на стенах потемнела от времени, на одной из стенок над журнальным столиком было прибито на палке лупоглазое чучело совы.
Женщина за столом сказала:
— Извините, но, как я уже вам объяснила, плата с пациентов взимается предварительно. — Она обвела их обоих взглядом.
Генри потянул себя за пальцы. Он наклонился и сказал:
— Значит, мне придется сейчас поехать домой за этими сволочными деньгами. Но жену мою вы должны сразу положить. У нее уже начались схватки.
— Не надо браниться, Генри, — сказала Кэлли. Она улыбнулась женщине.
Женщина сказала:
— У нас такое правило в больнице. Извините. — У нее была тяжелая челюсть и бесцветные, близко поставленные глаза.
— Генри, выпиши им чек, — сказала Кэлли.
Он облизнул губы. Взглянул на женщину и начал торопливо рыться по карманам в поисках чековой книжки, хотя никогда ее там не носил, потом взял бланк чека, который ему через стол протянула женщина, и заполнил. Женщина поднесла чек к глазам и просмотрела. Она поглядывала недоверчиво, но сказала:
— Через двойные двери, потом направо, в самом конце коридора. Мистер Сомс, вы можете, если хотите, подождать здесь.
Кэлли снова улыбнулась женщине, улыбнулась вежливо, глядя сквозь нее.
Минут пятнадцать Генри просидел под чучелом совы, всем телом подавшись вперед и стиснув руки, и при этом то и дело поворачивался посмотреть, не идет ли доктор, но доктора не было. Вошла молоденькая сестра с набыченной, как у бодливого телка, квадратной головой, но рот у нее был добрый. Она повела Генри в предродовую и распахнула перед ним дверь. Он вошел. Стены палаты были окрашены тускло-зеленой краской, и там стояли две кровати, одна — пустая, а вдоль стены помещались полки с подкладными суднами, тазиками для умывания, пузырьками из цветного стекла, полотенцами, серыми запечатанными пакетами. В дальнем конце палаты находилось окно, Генри взглянул в него и увидел грязный снег, и улицу, и старые дома, и кряжистую темную сосну.
— Ну, как ты, ничего? — спросил он.
Она кивнула.
— Доктор пришел?
— Нет еще. — Он пододвинул стул к кровати и сел.
— Это неважно, — сказала она. — Придет попозже. — Генри просунул пальцы под ее ладонь, она похлопала по ним и посмотрела в окошко.
Он держал в руке ее теплую руку, так прошел час, а потом он встал, вынул из ее чемоданчика домино и высыпал костяшки на столик возле кровати. Играя, Генри не выпускал ее руки. Каждые пять или шесть минут она отворачивалась и закрывала глаза, а Генри пристально рассматривал костяшки домино, и ему казалось, будто он ощущает пальцами серую, испещренную трещинками поверхность и желтоватые ячейки. Домино принадлежало когда-то его родителям. Машина, стоявшая под самым окном, тронулась с места, потом проехала другая, пробежал мальчик с коробкой, четыре шага пробежит — прокатится по льду, четыре шага пробежит — прокатится; потом прошли двое мужчин в длинных пальто. Из парадной двери дома напротив, пятясь, вышла женщина и вытащила за собой высохшую рождественскую елку с остатками мишуры на ветках. Доктор все не шел. Вошла еще одна сестра, пощупала у Кэлли пульс, потрогала живот, потом вышла. Боли стали теперь сильней, но промежуток между схватками не сократился. Генри аккуратно сложил домино в белую потертую коробочку и прикрепил крышку резинкой. Под мышками у него жгло от пота.
— Ну, как ты, ничего? — спросил он снова.
Кэлли кивнула.
В одиннадцать часов явился доктор и осмотрел ее.
Когда доктор вышел в коридор, где дожидался Генри, он ни слова не сказал о Кэлли. Он с улыбкой положил Генри руку на плечо, посмотрел ему куда-то в лоб и произнес, все еще не снимая с его плеча руки:
— Вы завтракали?
Генри кивнул не думая.
— Как долго это будет продолжаться?
Врач нагнул голову, все так же улыбаясь, и, казалось, обдумывал его вопрос. В действительности он рассматривал узор на полу коридора, пробегая глазами от плитки к плитке.
