* * *
И вот всеми завладела «трупная лихорадка». Море на широте Квинстауна огласилось неистовым плеском весел и победными кличами. Жители побережья по первому зову снарядили плохонький флот, и суденышки засновали туда-сюда в поисках щеголеватых мертвецов с парохода Кунарда, чтобы сложить их к ногам усатых плательщиков. В море выходили и днем, и ночью. В этой изнурительной эстафете не щадили ни женщин, ни детей: все по очереди садились в лодку и на равных выбивались из сил. В конце рейса — труп, по фунту за штуку, а значит, горячий хлеб, пиво, а значит, мясо. Рыбакам стало не до рыбы.
Надо было вырвать, отобрать у моря награбленное, а для этого разделить местность на участки, превратиться в топографов. Но мало кто озаботился стратегией — стратегии обсуждали на берегу, сжав кулаки, глубоко засунутые в карманы, устремив глаза к горизонту, в тепле и уюте. Самые ловкие сделали ставку на течение и, позволив ему отнести себя к западу, за мыс Кинсейл, подобрали нескольких утопленников прямо на берегу, как по осени подбирают под деревом паданки, другие решили выждать время и без устали наматывали круги над местом крушения, ни за что не желая сдавать позиций: рано или поздно мертвые всплывут со дна, их собрать — и готово.
Это средневековое рвение было на руку тем, кто покуривал трубку в гостиничных комнатах, превращенных в конторы, и фиолетовыми чернилами ставил новые крестики в больших учетных тетрадях. Но вскоре, выловив очередную мелкую сошку, — из пассажиров второго и третьего классов, корабельной или домашней прислуги, рабочих-эмигрантов, за которых, впрочем, платили все тот же фунт, — никто уже и не думал торжествовать. Их сбрасывали на дно лодки и, наскоро обшарив взглядом одежду, больше на них не смотрели. Этим нищим, алчным, мучимым жаждой соперникам казалось, что Кунард нарочно уравнял ставки, дабы утаить свой навар. Кое-кто бормотал, что компания сразу занизила сумму вознаграждения, что она нагреет на этом руки. Не так уж они и ошибались, как стало ясно благодаря маменьке в трауре, в полном одиночестве проживающей в своих нью-йоркских хоромах среди предметов искусства и старинных полотен. Через три дня после кораблекрушения на стенах Квинстауна забелело новое объявление — вынесенное людьми Кунарда как Чаша с причастием. Recovery of the body. Тело миллиардера Вандербилта оценено в тысячу фунтов. Recovery of the body. Такая мамаша — и какая-то жалкая тысчонка! Пониже помещалось фото наследника — черноглазого юноши с густой шевелюрой и вкрадчивой улыбкой под тонкими усиками, шикарно небрежного в своем жемчужно-сером костюме и шапокляке, позже станет известно, что этот превосходный спортсмен ехал в Англию, дабы принять участие в престижных скачках, устроенных Международной конной ассоциацией, — а жаль парня, такой красавчик. Девицы, шушукаясь, подходили поближе.
Финбарр с девчонкой, еле держась на ногах, стояли бок о бок перед объявлением. Вот уже два дня и две ночи они, как стервятники, рыскали по зеленым водам, лицом к лицу в лодке. Союз заключили на второй день, когда, отталкиваясь от берега — она приподнимала юбки, он пялился на ее колени, — Финбарр хотел помешать ей сесть в лодку, а зачем это мне брать тебя в долю? Я умею плавать, ты нет, ответила она, отвердив губы, и Финбарр больше уж ничего не сказал, а девчонка перешагнула через борт и уселась на свое место. Неизменно выполняли одни и те же обязанности, распределенные по молчаливому уговору: он гребет, она прыгает в воду, он втаскивает, она служит противовесом. Работали споро, но методично, каждое действие подчиняя единственному посылу — по фунту за тело, скупо отмеряя время, движения и слова. Возвращались в порт, расставались без звука. Крепким сном засыпали, он — на песке, рядом с лодкой, укрывшись за колючей порослью, она — в комнатке в доме священника, где, с трудом притулившись на ночлег, плакали семьи погибших. Позже встречались все на тех же углах, под теми же козырьками, все на тех же местах в пабах. Немногое их теперь отличало, этих черствых, неразговорчивых охотников за наградами, снова и снова выходивших на сумеречный свой промысел.
