* * *
Полдень. Они решили попытать счастья в реке. Месить воду на широте мыса Кинсейл — пусть уж этим пробавляются салаги. А они подберутся как можно ближе к скалистому берегу, где вода мутная от песка, а лодка то и дело шоркает дном о камни. Небо бледное, солнце блеклое за облачной пеленой, душно. Девчонка сняла пальто и осталась в блузе, открывающей длинные, как у танцовщицы, руки, которые она свесила сейчас за борт, и ее пальцы легко скользили по воде. Финбарр щурился. Они уже подплывали к похожим на мангры кустам, которыми заросло устье и один из берегов. Он греб, как на прогулке, выгадывая на каждом попутном течении, погружая то одно, то другое весло в воду, так что лодка сама поворачивала то направо, то налево. Там, у костра, он поцеловал девчонку, помял, крепко стискивая, ее груди, он даже помусолил бы языком соски, если бы она с силой не оттолкнула его голову. Когда он заголил ей колени, она раздвинула немного ноги, чтобы его пальцам было проще найти то, что он искал, и осталась лежать как деревяшка, разглядывая безучастные вершины прибрежных скал и дожидаясь, пока он закончит. Но когда ласки зашли уже довольно далеко, она вдруг высвободилась, оттолкнула его на потухшие головешки и вскочила на ноги, стряхивая с юбки песчинки и мелкие блескучие камешки. Пора выдвигаться. Вот и все, что она сказала. Финбарр охотно отлупил бы ее, нет, вы видали, совсем рехнулась, прибить мало, тварь, потаскушка. Но она уже спускала лодку на воду и звала его.
Они оставили позади мглистый горизонт Ирландского моря и теперь плыли вдоль бесконечных береговых зарослей, чьи корни и ветви дугообразно переплетались над водой. Время от времени в этих древесных гротах они натыкались на посторонние обломки, блестевшие лакировкой. На одном из них читались буквы ANIA Девчонка насторожилась. Пододвинулась ближе. Указала Финбарру узкий проход, но ветви сплелись так тесно, что лодка только тыркалась в них носом, и ничего нельзя было разглядеть. Тогда она быстрыми и точными движениями разделась и слезла в воду — здесь было мелко, по грудь — и пошла, пошла, помогая себе поднятыми вверх руками; волосы она убрала на затылок, скрепив их какой-то палочкой, и сосредоточенно ступала, медленно раздвигая прелые листья и желтоватую гниль, скопившуюся на поверхности, пробираясь под ветками, царапавшими ей руки, подныривая под корни, и Финбарр смотрел, как проворно скользит она под водой. Уцепившись за ветки над головой, он широко расставил ноги и толчком поясницы возвращал лодку назад, когда ее сносило течением. Девчонка вдруг вынырнула, шумно хватая ртом воздух, — казалось бы, просто ледяная вода. Там кто-то есть. Голос у нее срывался на крик. Череда всплесков, и она показалась выше по течению, волоча за собой подобие плота. Финбарр в два счета подплыл к ней. Он? Девчонка кивнула. На случайной доске распластался мужчина, ноги ушли под воду, голова повернута набок, щека расплющена. Финбарр подсунул руку ему под живот и, взявшись другой рукой за плечо, перевернул его. Явно из первого, шепнула девчонка, отогнув полу пиджака и рассматривая подкладку. Она осмотрела также налокотники и пояс из светлой кожи — теперь уж точно — и притянула к себе руку покойника, на которой красовался перстень с монограммой. «В», прочла она и повернулась к Финбарру. Это он. Сердце у Финбарра бешено застучало. Он склонился над мертвецом, как будто не очень похожим на фотографию наследника. И вдруг черты лица перед ним пришли в движение. Едва заметно дрогнуло в уголке губ, какая-то рябь пробежала по гладкому лбу. Финбарр ослабил хватку и уставился на девчонку. Он жив. Она положила ладонь ему на сердце, выждала некоторое время, приникла ухом к животу, послушала. Он жив.
Они знали, как вести себя с мертвецами, но перед живыми были беспомощны. Девчонка залезла в лодку и стуча зубами одевалась, не попадая в рукава, Финбарр тем временем нервно грыз заусенцы. На воде и в лесу вдруг сделалась тишина, будто стало нечем дышать, паническая тишина, только кровь колотилась в висках и яростно работали легкие. Мир вокруг набрал воздуху и затаился. Они долго молчали, едва моргая, друг против друга в беззвучном электрическом свете, где вилась мошкара и порхали стрекозы. Им нужно было подать голос, им нужно было встрепенуться. Жест за жестом ощутить знакомую тесноту этой посудины, где они столько времени орудовали бок о бок, стряхнуть понемногу оцепенение, чтобы выбраться из зарослей, выбраться из этого мрака, уехать из Сугаана. Вот почему, будто бы ради баснословного вознаграждения, они, не сговариваясь, его порешили.
