П. ПОПОГРЕБСКИЙ
«АБИЦЕЛЛА»
Было около семи утра, когда над домом взошло солнце, и его свет, расчлененный на пластинки в щелях пластмассовой шторы, покрыл стену комнаты четкими вертикальными линиями, как штрихами растра.
Нежные блики заиграли на боках продолговатого ящика, стоящего в углу. Оттуда послышался щелчок, и на панели засветилась шкала — электронный хронометр включил компьютер, который тотчас приступил к выполнению утренней программы: постукивая, разошлась на окне штора, комната наполнилась солнцем и веселой музыкой, проснувшись под которую можно сохранить свежесть и бодрость духа на весь день.
Человек, завозившийся на низкой лежанке в глубине комнаты, видимо, был немолод, ибо его пробуждение сопровождалось звуками, диссонирующими с приподнятой атмосферой только что народившегося дня: вздохами, покряхтываньем, звучным кашлем заядлого курильщика.
Усевшись в постели, он уставился в окно. Над крепкой его головой, свободной от лишних волос до самого темени, задорно торчал примятый во сне седой хохолок, отчего тяжелое лицо с волевыми складками по щекам приобрело неуместно проказливое выражение.
— Бог мой! — громко сказал он. — Какое утро!
Босиком прошлепал через всю комнату и распахнул окно. Его грудь обдало холодком, а в лицо пахнуло острым запахом сырой земли. Над садом еще витал зеленый туман, искрилась роса в траве под вязами, но песчаная дорожка, ведущая к дому, начале просыхать, и те места, куда не падала тень, уже посветлели.
Ясное утро таяло над деревьями, и мерно колыхался за кустами пласт неба, окованный камнем, — это в бассейне вздрагивала воде, отзываясь на толчки и шумы, порождаемые огромным городом, на окраине которого прятался под вязами дом Томаса Кинга, загадочный дом с просторной и низкой комнатой на втором этаже.
Солнце поднималось все выше, по стене поползли вверх потоки теплого воздуха.
— Сейчас выбежать бы на солнце в одних трусах, — мечтательно сказал Кинг, — сесть на дорожку и сыпать пригоршнями теплый песок себе на колени!
За долгие годы, которые Кинг провел наедине с самим собой, образовалась привычка думать вслух, и он перестал замечать это.
В кроне вяза, простершего ветви над самым домом, возились воробьи. Внезапно в их гомоне, от которого, казалось, шевелились листья, послышался какой-то особенный посвист, чистый и знакомый.
— Ага! Это овсянка! — с удовлетворением заключил Кинг и тут же подумал, что не зря запретил садовнику Ноксу опрыскивать одорантом дерево. Преданный Нокс беспокоился, что воробьи будят хозяина раньше времени.
— Но в вязе гнездятся не только воробьи, — глубокомысленно возразил бы Кинг Ноксу, будь он сейчас перед ним. — Вот — запела овсянка. Впрочем, нет. Это слишком мелодично для овсянки. Так кто же это?
И, решив обязательно спросить садовника об этой певунье, он отвернулся от окна и направился к лежанке, с которой уже исчезла постель, а вместо нее появилась сложенная в стопку его утренняя одежда — спортивный костюм из синего эластика. Одеваясь, Кинг мельком взглянул на себя в зеркало и замер — на его лице блуждала глуповато-радостная улыбка.
— Ну, что сияешь, старая галоша? — обратился он к своему отражению и попытался погасить улыбку, но в результате разулыбался во весь рот. — Глаза совсем, как у мальчишки, которому пообещали купить велосипед.
— Впрочем, — уже ворчливо добавил он, — сейчас дарят не велосипед, а орнитоптер.
Неожиданный приступ радости слегка обеспокоил его, ибо никаких видимых причин к подобному веселью не было. Он подошел к электронному комбайну, в полированном ящике которого вместе с компьютером был смонтирован телевизор и радиоприемник, погрузил руку по локоть в особое отверстие, надел на голову ажурную шапочку энцефалографа и нажал на клавишу, против которой на панели было написано «Эскулап».
— Доброе утро, сэр! — механическим голосом приветствовал Кинга электронный диагностер. — Пульс шестьдесят пять, без аритмии, артериальное давление 140 на 85, общее состояние характеризуется некоторой эйфорией — вчера выкурили сверх нормы две сигареты и выпили около ста пятидесяти миллилитров…