Снаружи я не вижу никого, даже Стюарта, который так заломил мне руку за спину, что я едва дышу, опасаясь вывихнуть плечо. По крайней мере, ничто не указывает на то, что Паркер лежит в снегу раненый или того хуже. Не видно и Получеловека, если он здесь. Стюарт выставил передо мной ружье и угрожающе им поводит. А я у него вместо щита. Слышно движение, но это за хижиной, да и звук какой-то неотчетливый. Он медленно подтаскивает меня к торцовой стене, которую уже начинает жечь появившееся из-за горизонта солнце. Разумеется, у меня нет шарфа, чтобы защитить глаза. И руки у меня голые.
— Легкомысленно, — говорит он, словно читая мои мысли. — Да и с глазами вашими тоже. Он не должен был тащить вас сюда.
Стюарт словно бы несколько разочарован.
— Он меня не тащил, — говорю я, скрипя зубами. — Это вы меня притащили, когда убили Жаме.
— Неужели? Ну-ну, я понятия не имел. Я думал, вы с Паркером…
Мне больно говорить, но слова сами льются из меня; я просто плавлюсь от ярости:
— Вы даже не представляете, скольким людям навредили. Не только тем, кого убили, но…
— Заткнись, — невозмутимо бросает он.
Он прислушивается. Треск среди деревьев. Слева, издалека, оглушительный треск — ружье. И выстрел звучит иначе, чем раньше.
— Паркер!
Я ничего не могу с собой поделать. Еще доля секунды, и я бы успела прикусить язык: я не хочу, чтобы он принял мой крик за мольбу о помощи и прибежал.
— Со мной все в порядке! — кричу я со следующим выдохом. — Пожалуйста, не стреляйте. Он готов на сделку. Мы уйдем. Просто дайте нам уйти, пожалуйста…
— Заткнись!
Стюарт так крепко зажимает мне рот, что кажется, будто вот-вот сломает пальцами челюсть. Каким-то неуклюжим четвероногим существом мы доходим до угла хижины, но и здесь никого не видно.
Новый выстрел надвое раскалывает тишину — слева от нас, теперь за хижиной. И на этот раз он сопровождается другим шумом. Человеческим стоном.
Я задыхаюсь, воздух застревает в горле, будто деготь.
Стюарт кричит на незнакомом языке. Команда? Вопрос? Если Получеловек и слышит, то не отвечает. Стюарт снова кричит, голос его напряжен до предела, голова ходит взад и вперед, он не уверен в себе. Надо действовать, думаю я, — теперь, пока он колеблется. Он отпускает мой рот, чтобы одной рукой навести ружье. Я сжимаю в кармане нож, поворачиваю его так, чтобы рукоять удобно легла в ладонь. И начинаю вытаскивать, дюйм за дюймом.
А потом откуда-то из-за деревьев доносится голос — но явно не Получеловека. Отзывается молодой голос, на том же языке. Стюарт в замешательстве: он не узнает этого голоса. Это им не запланировано. Я изо всех сил бью ножом назад, ему в бок. Хотя в последний момент он вроде понимает, что происходит, и пытается уклониться, лезвие встречает податливое сопротивление, и он воет от боли. Передо мной мелькает его лицо, наши глаза встречаются — у него они укоризненные, синей неба, а на лице играет полуулыбка, даже когда он поворачивает в мою сторону ружье.
Я бегу. Снова ружейный треск, оглушающий меня, где-то совсем близко, но я ничего не чувствую.
Алек смотрит, как Дональд бежит по замерзшему озеру, несмотря на его крики, а затем и проклятия. Он кричит ему остановиться, но тот не останавливается. Внутри у Алека сжимаются отвратительные тиски страха, и он отворачивается, боясь, как бы его не стошнило. Он говорит себе, что уже не ребенок и должен поступать так, как поступил бы отец. И он идет вслед за Дональдом.
До того еще сто ярдов, когда Алек видит вспышку — потом он готов был поклясться, что ничего не слышал, — и Дональд падает. Алек бросается в тростники, пронизывающие лед. Перед собой он держит ружье Джорджа, скрежеща зубами от гнева и страха. Зря они стреляли в Дональда. Дональд был добр к его матери. Дональд рассказывал о прекрасных и умных тетях Алека, живущих на берегу огромного, как море, озера. Дональд никому не делает зла.
Его дыхание со свистом вырывается сквозь стиснутые зубы, слишком громко. Он присматривается к деревьям — за ними так легко укрыться, — затем встает и бежит, согнувшись вдвое и чуть не плача, плашмя падает в снег и ползет на вершину холма, чтобы оглядеться. Возможно, никем не замеченный, он добирается до первых деревьев. Впереди еще один выстрел, а за ним тишина. Вспышки он не видит. Целились не в него. Он короткими перебежками двигается от дерева к дереву, останавливаясь, озираясь по сторонам. Ему кажется, что он не может не выдать себя оглушительно громким дыханием, так напоминающим рыдания. Он думает об остальных — белой леди и высоком мужчине, — и это придает ему храбрости.
