В номере Глори тихо и пахнет чистым постельным бельем. Кондиционер работает исправно. Кровать мягкая. Дыхания сбитые, неровные.
– Расскажи мне о моем бывшем муже, – просит Глори.
– «Фиалку» закрыли после того, как он стал торговать запрещенными препаратами.
– Это я знаю. Скажи, что именно он продавал?
– Кажется, а-лис.
– А-лис? – глаза Глори округляются. – Неужели у него были серьезные проблемы с деньгами?
– Нет, но кто не хочет, чтобы их стало больше?
– Ты не встречался с ним после того, как я уехала?
– Нет.
– А а-лис? Пробовал его? Кажется, ты любил все эти штуки.
– И сейчас люблю, но а-лис – это уже не просто нейронная программа. Это наркотик.
– Говорят, это лучше, чем секс.
– За это можно попасть в тюрьму.
– Ну Клод же не попал.
– У меня нет столько денег, сколько у твоего бывшего мужа. К тому же я видел, в кого превращаются люди, подсевшие на а-лис.
– Можно просто один раз попробовать и все.
– Если мой редактор узнает, то меня уволят.
– Можно принять а-лис так, что никто не узнает.
– Все тайное рано или поздно становится явным.
– Говоришь как журналист.
– Я и есть журналист.
– Да. Журналист, который боится попасть в историю.
Они занимаются любовью трижды и засыпают далеко за полночь, прижавшись друг к другу. И старый, забытый роман оживает. И снова плевать на все. Жизнь становится сном, еще одной безобидной нейронной программой, выбраться из плена которой у Мерло получается, лишь когда от него уходит жена. Квартира пуста. Вещи собраны. Руфь не оставила даже записки. И мир сжимается, давит стенами мертвой квартиры.
– А ты не знал, что все будет именно так? – смеется Глори, словно подначивая любовника схватиться за голову и рвать на себе волосы.
– Хочу повеситься, – бормочет Мерло.
– Нет, не повесишься. Не можешь повеситься.
– Это еще почему? – обижается он, решив, что его упрекают в малодушии.
– Потому что это моя история. А в моих историях никто не умирает. По крайней мере, не в самом начале.
Бар. Пара двойных виски, пара бутылок пива.
– Все совсем не так, как мы представляли в молодости, да? – спрашивает Глори, обхватывая накрашенными коричневой помадой губами зеленое горлышко бутылки.
Мерло молчит, Глори ждет какое-то время, затем теряет терпение.
– Хочешь, я расскажу тебе о том, сколько у меня было мужиков за последние семь лет?
– Нет.
– Да я бы и не рассказала, – улыбается Глори. – Мир – он ведь намного проще, если его история – это история твоей жизни. Живешь, не паришься и веришь, что все вокруг подчиняется твоему порядку.
– Все как в кино?
– Именно. Главное – быть тем, кто пишет сценарий, а не тем, кто вынужден подчиняться сюжетной линии. – Глори смачно засасывает зеленое горлышко: «Чпок». – Как думаешь, за сколько бы ты смог продать историю своей жизни?
– Нечего продавать.
– Вот видишь! – расцветает она. – Все уже прожито до тебя. Все уже написано кем-то другим. – Красный язык мелькает за грязно-белыми зубами. – Не хочешь что-нибудь поменять?
– Например?
– Например, представь, что жизнь – это секс.
– В смысле – за деньги?
– В смысле – просто секс, дурачок!
– И в чем смысл?
– А нет смысла! Знаешь, как на комбайне – чем сильнее жмешь на рычаг, тем быстрее прешь вперед.
Пара сигарет дымится в пепельнице. Кровать, на которой недавно спала Руфь, жалобно поскрипывает. Мерло смотрит на пышную грудь Глори, раскачивающуюся перед его глазами, и думает о том, за сколько можно продать историю своей жизни. А историю друзей?
– Главное – продержаться как можно дольше, – говорит Глори. – Чем больше историй, тем больше шансов. – Она, задыхаясь, рассказывает, что главное – не придумывать ничего нового. – Все есть вокруг. Нужно лишь уметь наблюдать.
– Ты и обо мне напишешь?
– Если будешь настолько хорош, чтобы за это заплатили.
– Тогда возьми меня с собой.
– Не пойдет. Сначала заставь жену вернуться, сделай ей ребенка и доведи до белого каления, чтобы она сошла с ума, а мы были вынуждены за свои грехи растить ребенка и навещать ее в сумасшедшем доме, подбирая слова, рассказывая детенышу, почему у его матери течет изо рта слюна.
