— А вдова маршала, Эбба Браге, и все его дети? Разве они не были для тебя поддержкой?
— Нет, у них своя жизнь. Одному лишь дяде Якобу было до меня дело.
— И вот теперь появился я, — сказал Микаел с явным изумлением, словно сам только что узнал об этом.
— Да, — сказала она и сделала реверанс.
Это тронуло и одновременно смутило его. И напугало!
Анетта могла оказаться тяжким бременем для семнадцатилетнего юноши. Она производила впечатление привередливой, капризной, привыкшей к тому, чтобы все ее обслуживали.
— Не хочешь ли ты… оказать мне честь рассказом о своей жизни? — спросила она, и слова ее прозвучали бы красиво, если бы не сопровождающая их высокомерная усмешка.
Микаела это не смутило.
— Хорошо, я расскажу.
И он рассказал о своем происхождении. О своем хаотичном детстве, сначала в Лёвенштейне, у родителей Марки Кристины, о тридцатилетней войне, ставшей их мучительной повседневностью, о том, как он и Марка Кристина переходили из рук в руки, пока, наконец, не обрели пристанище у адмирала Оксенштерна. Брак Марки Кристины с их сыном Габриэлом…
— Она никогда не бросала тебя, — констатировала Анетта.
— Марка Кристина исключительная женщина, — признался он. — Без нее я бы пропал.
— Теперь я начинаю понимать твое ощущение сиротства, — задумчиво произнесла Анетта. — О, как часто я это ощущала сама! — импульсивно призналась она. — Не с кем поговорить по душам, поделиться своими мыслями… Ты прав, все мои разговоры были пустой болтовней, пустым, поверхностным вздором. Я даже и не знала, что способна мыслить так… глубоко!
«Если бы! — подумал Микаел. — Это всего лишь ничтожные углубления на фоне душевной пропасти!»
Но и это было уже хорошо. Они стали ближе друг другу, а это было главное.
Но у него не было ни малейшего ощущения того, что перед ним его жена. От одной только мысли о том, что фактически так оно и есть, ему становилось не по себе. И это с его представлениями о внутренней близости с человеком, который станет спутником его жизни, об удушающей нежности и ласке!
Внезапно он почувствовал себя связанным прочной, незримой нитью, от которой ему уже никогда не освободиться. И у него возникла страшная догадка, что она испытывает к нему те же самые чувства!
Они были слишком разные. Им никогда не понять друг друга.
И мысль о том, что он должен заключить ее в свои объятия этой ночью, была для него невыносимой. Она была нежной, миловидной девушкой. Но такой чужой!
Конечно, они могли простоять так всю ночь, а потом он уедет. Но даже если она и почувствует определенное облегчение от этого, она останется опозоренной на всю жизнь: муж бросил ее в первую же брачную ночь. Это было бы слишком жестоко, так не поступают! Глубоко вздохнув, он произнес:
— Может быть, пойдем в постель?
Ее щеки вспыхнули румянцем.
— Да, конечно.
Казалось, она вот-вот заплачет. Он подошел к ней, взял в ладони ее лицо, попытался улыбнуться как можно приветливее — но никогда в жизни на лице его не появлялось такой жалкой улыбки.
— Я выйду, пока ты будешь раздеваться, — сказал он. — Ты сможешь потом погасить свет?
Она лихорадочно кивнула. «Не делай вид, что собираешься на плаху», — подумал он и вышел из комнаты.
Некоторое время Анетта стояла, не шевелясь, крепко прижав друг к другу ладони, чтобы хоть как-то унять нервную дрожь. «Значит, его красивые слова были всего лишь маскарадом», — подумала она. Теперь же выступает наружу его истинное «я»: кровожадное животное, желающее наброситься на нее и сделать с ней… что? Этого Анетта не знала. Предупреждая о том, на что способны мужчины, мать говорила ей только о вещах грубых и ужасных — без каких бы то ни было пояснений. Болтовня же придворных дам была всего лишь боязливым хихиканьем. Анетта была готова ко всему, начиная с того, что он перемажет все ее тело нечистотами, и кончая тем, что он воткнет в нее нож.
И со всем этим было связано таинство зачатия ребенка! А она хотела иметь ребенка.
О, Господи, как она хотела, чтобы кто-нибудь объяснил ей все это! Почему мужчины такие приставучие? Что такое шлюха?
Она пала на колени перед Мадонной и стала тихо молить ее о том, чтобы та дала ей силы и мужество в эту ночь.
