Незнакомка ставит перед нами тарелки с закуской, мой приятель наполняет бокалы, мальчик разглядывает шоколад. Я шепотом обмениваюсь с супругой парой слов. Не припомнит ли она, откуда мы знаем мать и ребенка, я их вроде бы никогда не видал. Не слушая меня, нервничая, она повторяет буквально то же. В следующий миг мальчик называет меня по имени. Все ли еще я хожу на охоту со своим старым ружьем? Немею от изумления: на охоту я вообще не хожу, и ружья у меня нет, зато есть такой ребенок, которому я рассказываю охотничьи байки; один-единственный ребенок, сын этого вот приятеля. Вероятно — я с трудом прихожу в себя, — мальчики играют вместе. Почему бы им не пообсуждать мои выдумки? Успокоившись, я говорю: «Да, частенько похаживаю», рассказываю даже, как во время последней охоты я выстрелил вверх, да так прямо, что пуля воротилась обратно в ствол ружья. «Ты его, братец, недооцениваешь, — встревает приятель. — Я ведь тоже охотник. И он не вчера родился». Мальчик глядит на меня с насмешкой. Я смущаюсь: вчера, думаю ни с того ни с сего, что же было вчера… Наконец киваю и глажу мальчика по голове.
(Припоминаю — так протекали и разговоры с сыном приятеля: я сочинительствую неумело, приятель меня иронически прерывает, в глазах сына тоже насмешка. Язвительность отца ехидством отзывается в мальчике, обычно незлобивом, характером в мать, которую мы с супругой искренне любим. Через минуту ребенок смотрит на меня с прежним любопытством, и мне приходится подновлять небылицы.)
Все повторяется. Незнакомый мальчик, быстро забыв про охоту, интересуется добродушно, скоро ли я выполню свое обещание сводить его в цирк. И снова я теряю способность отвечать сразу.
Я и вправду давал такое обещание… сыну моего приятеля.
На помощь приходит проверенный логический ход: ребенок похвастался перед другим: «А я в цирк пойду, хочешь попрошу, чтоб и тебя взяли?» Я улыбаюсь мальчику. «Завтра же схожу за билетами, куплю на всех троих». «На троих?!» — насмешливо восклицает приятель. Странная реакция на совсем обычную фразу. И обращается к моей супруге: «Он что, и тебя водит на детские представления?» Она неловко смеется, не понимает, о чем мы. Я тоже не понимаю его насмешки, она мне кажется неудачной, замечаю, что и мальчику неприятно. И он, и незнакомка мне симпатичны. Я бы сказал даже, что присутствие их создает особую атмосферу, напоминающую лучшие часы, проведенные с обитателями этого дома.
Женщины наконец затевают разговор. Кажется, столковались. Моя супруга хвалит вкусный салат, поданный на закуску. Но почему же другая отвечает: «Я так его быстро сготовила»? Взглядываю на супругу, она на меня.
Угол улиц Раковского и Дондукова, вот где мы встретили три дня назад моего приятеля с семейством. Там и получили приглашение, которое привело нас сюда. Жена его напоследок сказала: «Так приятно будет приготовить ужин для близких людей». Вероятно, занята сегодня, позвала пораньше приятельницу, чтобы все успеть приготовить. А может и так быть: незнакомка чья-то кузина, ее или его. Почти убежденный в родстве, я изрекаю: «Вы, наверно, кузи…» Фразу докончить не удается. В тот же, абсолютно в тот миг супруга моя произносит: «А где твоя милая же…» Слова наши настигают друг друга, переплетаются, сливаясь в бессмыслицу, точно скользнула ящерица неуловимым зигзагом — «кузиже…»; мальчик раньше всех, а затем и взрослые разражаются искренним смехом. Обескураженные, мы отказываемся от повторных вопросов. И стоит ли беспокоиться? Семейство приятеля явится в свое время, вот и все.
Заканчиваем закуску, незнакомка встает и уходит в кухню. Приносит оттуда прозрачный запотевший сосуд. В тарелках у нас появляются шницели, в бокалах — вино. Не очень, однако, тактично со стороны приятеля. Все еще не извинился за сильное опоздание жены. Или даже за возможное отсутствие — при виде шницелей я допустил и такую возможность. Будто мы не поймем. Жена его так мила, что опоздание ее или ее отсутствие непременно продиктовано чем-нибудь неотложным.
Моя супруга возобновляет разговор с незнакомкой, вовлекаясь в него искреннее, чем прежде. Это меня почему-то обижает. Незнакомка, спору нет, симпатична, но я-то не успокаиваюсь, я-то ведь начеку. Как она может, моя жена, болтать про пустяки, про готовку, не выказывая уже озадаченности из-за проявляемой к нам бестактности? Или решила, что приятель мой по рассеянности забыл объясниться, быть может, уверенный, что все уже нам сказал?
