– Лео, – говорит Левин, и за маленькими очками его глаза расширяются, когда он видит меня у двери. – Что случилось?
Он берет меня под руку – видимо, я выгляжу так, будто мне это действительно нужно, и еще потому, что меня так шатает у двери, что я вынужден прислониться к вешалке, пока пытаюсь снять ботинки.
– Всё в порядке. У меня голова в лифте закружилась.
Я снимаю ботинки и отмахиваюсь от протянутой руки Левина. Он просит меня сесть на кухне, и я падаю на один из стульев вокруг маленького круглого стола. Стул трещит, но мне удобно и сразу начинает хотеться спать. Левин достает стакан из кухонного шкафа, достает тубу с неизвестной мне маркировкой, вытряхивает оттуда быстрорастворимую таблетку и опускает ее в стакан, в который наливает воды. Таблетка начинает приятно шипеть.
– Я мало спал, – мямлю я, уставившись в стакан. – Что это?
– От усталости.
– Но что это? – настаиваю я.
– Действует как двадцать чашек кофе. Для военных. Мне дал один хороший друг, майор. Я никогда не принимал сам.
Я придвигаю к себе стакан. Левин поправляет очки и смотрит на него.
– Пей.
Я делаю глоток напитка, который оказывается ядренее, чем я думал, – как лимонад со слишком большим содержанием газа. Жжет язык, десны, весь рот.
– Вкусно? – спрашивает Левин, и уголки его губ слегка ползут вверх.
– Не особо.
– Йон Гримберг, – говорит Левин. – Зачем, если мне будет позволено спросить, ты ищешь его?
Я делаю глубокий вдох, и одновременно неприятные ощущения во рту исчезают, а тело начинает расслабляться. Ощущение слабое, но довольно заметное.
Тепло зарождается в животе, потом поднимается в грудную клетку и под конец доходит до кончиков пальцев. Взгляд становится более сфокусированным, движения – более точными. Возможно, мне стоит приобрести такое лекарство, чем бы это ни было.
– Ну? – вопрошает Левин.
Я рассказываю о Юлии и ее смерти, но не все. Я не могу раскрыться полностью. Снова говорю о Ребекке Саломонссон, о цепочке, которую она держала в руке. Как Грим приходил однажды к Сэм. В каждом моем слове – боль. Взгляд Левина перемещается с меня на стакан в моей руке, блуждает между окном, узором на кухонном столе и наручными часами. Он решает перевести часы на минуту назад и рассматривает свои руки. Можно подумать, что Левин устал от моего рассказа, но на самом деле он слушает очень внимательно. Я отхлебываю еще из стакана, и чувство тревоги слегка приглушается, но не проходит полностью.
– Итак, – говорю я под конец. – Поэтому мне и надо узнать то, что знаешь ты.
– Понимаю, – говорит Левин. – Боюсь, тебе придется проследовать со мною на Кунгсольмсгатан.
На мгновение я убежден, что совершил грубейшую ошибку.
– Нет, нет, – быстро добавляет он. – Не то, что ты думаешь. Не по той причине. Я опаздываю. Такси ждет внизу у Слоттсбакен. Расскажешь по дороге.
Я смотрю в стакан.
– Что это такое на самом деле?
– Если не ошибаюсь, амфетамины.
Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.
– Ты накачал меня.
– Совсем чуть-чуть. – Он поднялся. – Пойдем.
Мы двигаемся по направлению к улице Слоттсбакен, Левин кажется высоким в мрачном сером пиджаке и черных джинсах, его круглая лысина поблескивает. Откуда ни возьмись налетает ветер, и на углу улицы, наполовину скрытый контейнерами, сидит, возможно, бомж (но, может, и нет) – и одной рукой гремит банкой с монетами, держа мобильный телефон в другой.
– Сеньор, пожалуйста…
Левин отрицательно мотает головой, и я тоже отмахиваюсь, не останавливаясь.
– Долбаный город, – бормочет Левин.
– Такое происходит и в менее крупных городах.
– Не так, как здесь.
Такси ждет нас, работая на холостом ходу. За машиной высится королевский дворец. Мальчик-турист стоит рядом со своими родителями и безучастно разглядывает его. Дворец так же безразлично смотрит на него в ответ. На мгновение мы замолкаем, и взгляд Левина становится тяжелым.
– Когда-то я подрабатывал, – говорит он, пока такси медленно спускается по Мюнтгатан, по направлению к мосту Васабрун.
На отдалении высятся здание риксдага[21] и городская ратуша, на которой отсвечивают три бледно-желтые короны.
– Они хотели, чтобы я работал в отделе набора кадров. Разъезжать по школам и знакомить всех желающих с функциями полиции, рассказывать о выдвигаемых требованиях и так далее. Довольно приятное занятие, смена обстановки… Я согласился – и занимался этим, когда график позволял. Потом меня попросили посещать детей и подростков в центрах для трудной молодежи, но не для того, чтобы агитировать их, а просто информировать и показывать другую сторону жизни властей, а не ту, с которой они обычно сталкиваются. Работа, конечно, была крайне неблагодарной, но пацанов нельзя упрекать в негативном отношении к полиции. Большинство полицейских тоже имеют зуб на подростков, на них охотятся как на ведьм из-за мелких краж и всего такого. Почему бы и пацанам не ответить полиции тем же?
