Звоню Феликсу, но тот не отвечает. Остаток вечера я трачу на то, чтобы попытаться найти следы Йона Гримберга по проверенным каналам, но ни один из них не дает нужной информации. Я даже доезжаю до Государственного налогового управления в Сёдермальме, сажусь там за компьютер, просматриваю их регистры, но и там пусто. Складывается впечатление, что Грим перестал существовать десять лет назад.
Я начал сомневаться в себе. Немногие знают, какую цену приходится платить при сокрытии информации в полицейском расследовании, и поздно вечером, в своей квартире, я уже готов звонить Габриэлю Бирку и все рассказать, как вдруг телефон в моей руке начинает вибрировать. Сэм.
Заградительная лента на Чапмансгатан висит до сих пор. Я наблюдаю, как она трепещет на ветру, как прохожие все еще останавливаются посмотреть, что случилось. Автомобиль припаркован вдоль улицы. Я предполагаю, что водитель – внутри, но не уверен до конца.
– Алло?
– Это Сэм.
– Привет, Сэм.
– Я, ой… я побеспокоила?
– Нет, всё в порядке.
– Я просто подумала… После того, как ты ушел.
– Да? – Я сильнее прижимаю трубку к уху. – Спасибо, что нашла для меня время.
– Позже ко мне зашел клиент. Думаю, ты знаешь его, его все называют Вигго.
Я знаю его. Он – поставщик Феликса. Один из тех, с кем я встречался сегодня, после того, как покинул Хагсетру. Он подтвердил, что слышал, как кто-то ограбил шлюху возле Кронобергспаркен, но еще не связал этот факт со смертью Ребекки Саломонссон.
– Я встречался с ним сегодня, – сказал я. – Ничем не помогло.
– Он рассказывал. Так как он знает о нас с тобой… в общем, он упоминал, что встречался с тобой, и что ты интересовался неким Гримом.
– Йон Гримберг, – застываю я. – Это верно.
– Ты мне не говорил, когда мы встречались. Ты не упоминал его имени, и что ты искал именно его.
Я слишком хорошо ее знаю и чувствую обиду в ее голосе.
– Это не было настолько важным, – извиняюсь я. – Это выяснилось позже.
– Я думаю… не знаю, кто такой Йон Гримберг, но мне знакомо имя Грим.
Внизу на улице заводится автомобиль. Я, колеблясь, подхожу к окну. Кабина освещена мобильным телефоном. Внутри смутно вырисовывается фигура, больше ничего.
– Ты сейчас где находишься? – спрашиваю я.
– А что?
– Нам нужно встретиться.
– Лео, не думаю, что это очень хорошая идея, мы не мо…
– Речь о другом.
– А о чем тогда?
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь угадать, кто сидит внутри машины на улице. Подозревая, что я – параноик, произношу:
– Думаю, телефон прослушивается.
Вечер. Я бреду по улицам Кунгсхольмена по направлению к БАРу. Глупый выбор для встречи с Сэм, но это единственная нейтральная территория, которая пришла мне на ум. По дороге туда я пытаюсь выявить за собой хвост, выбираю обходные пути, но это сложно. В квартале много узких улиц и переулков, которые встают на пути совершенно непостижимым образом. В этом городе есть уголки, из которых, кажется, не существует дороги обратно. За неоновыми вывесками и уличными фонарями лежит чернильная темнота, которую можно практически потрогать и ощутить на языке при зевке.
Автомобиль исчез с улицы. Я не видел его с тех пор, как двинулся в путь. Телефон молчит. Ребекка Саломонссон мертва и в ее руке – подвеска Юлии, с моими отпечатками пальцев. Кто-то подложил ей это украшение, и я должен найти Грима. Мы не виделись в течение пятнадцати лет, почти половину моей жизни. И почти половину его жизни. Но он, возможно, способен ответить на мои вопросы. Возможно, у нас появится свидетель, который убедит Бирка в моей невиновности и полной непричастности к ее смерти. Проблема со свидетелями всегда одна – они ненадежны. Они лишь косвенно подтверждают то, что в действительности случилось. Ни один полицейский не доверяет другим людям, и если прочие улики указывают на меня, то мне не поздоровится.
Его мать умерла давно. Я не знал этого и недоумевал, как так случилось. Скорее всего, самоубийство. И отец. Я стараюсь вспомнить, что Алиса говорила по телефону. Что-то про три недели. Его отец умер спустя три недели после матери. Где бы сейчас ни был Грим, он остался без семьи.
Я размышляю о том, кем Ребекка Саломонссон хотела стать в детстве, и о том, как быстро кончилась ее жизнь. Настоящее таких женщин, как она, не пророчит светлого будущего, и, может, то, что с нею случилось, было и к лучшему. Эта мысль довольно противоречива, но зачастую правда такова.
