Однако сомнения мечутся в моей душе. Ищут, чем бы поживиться.
— А как насчет прачечной?
— Прачечная у нас тоже наличествует. Под нее был переоборудован каретный сарай. Но сегодня там никто не работает, так что и смотреть не на что. — Подведя меня к окну, Джулиан указывает на приземистое строение с окнами-щелками. Из закопченой трубы не валит дым.
— Вот как? Мне казалось, что во всех заведениях такого типа женская работа сводится к стирке. Падшие не только приучаются к труду, но и смывают грех со своей души.
— В большинстве таких заведений, — поправляет меня Джулиан. — На самом же деле грех тут ни при чем. Грех, знаете ли, не пятно от бульона, чтобы его можно было застирать достаточным количеством щелока. Кроется тут иная, более прозаичная причина. Стирка приносит приютам наибольший доход. Такой доход, каким не всякое заведение посмеет пренебречь. Но я неоднократно бывал в прачечных Магдалины — как в Англии, так и в Ирландии. И своими глазами видел девушек с безобразно отекшими ногами и кровавыми мозолями на ладонях. Такая работа отупляет, уничтожает личность, превращает человека в мельничного осла. В нашем приюте стирают только по понедельникам.
На вопрос, как же, в таком случае, проводят время воспитанницы, Джулиан дает обстоятельный ответ. Сначала он ведет меня в швейную мастерскую. В просторной комнате стоят длинные столы, и я замечаю несколько машинок «Зингер». Стены украшены образцами рукоделия. На некоторых вышитые крестиком буквы заваливаются набок, точно в подпитии, другие являют собой искусные разноцветные панно.
Когда мы входим, воспитанницы бросают пяльцы и шумно встают. Слышится скрежет стульев по паркету, шарканье, звон оброненных кем-то ножниц. Выйдя из-за стола, вторая наставница встречает нас книксеном. «Мисс Энсон», — представляется блондинка с кирпично-красным, истинно английским румянцем на полных щеках. Учительница так и рвется со мной поболтать, но Джулиан отводит ее в сторонку. Будет с кем поговорить о нитках, штопальных иголках и тканях. Ему, владельцу текстильных фабрик, эта тема греет душу, зато меня от нее передергивает. Как вспомню тот счет из мануфактурной лавки, который я стянула у Иветт вместо маминого письма!..
Меня обступают девушки. По их лицам — большеротым, с низкими лбами и глубоко посаженными глазами — без труда можно отследить не только их жизненные перипетии, но и прошлое их беспутных мамаш. Вместе с тем платья смягчают их грубую внешность и придают им сходство с обычными людьми. И что за платья! Веселенькой расцветки, голубые, зеленые и розовые, да еще и сшитые ладно, по фигуре! Я всегда считала, что магдалинок обряжают в тюремные робы.
Оказавшись в тесном кольце, я внутренне холодею, но поведение девушек лишено враждебности. А вопросы, которые сыплются градом, не преследуют цели уязвить. Выясняется, что Бесси и Анджела подслушали наш разговор с мисс Уоррингтон, а затем разболтали товаркам, что невеста мистера Эверетта — француженка. И конечно, не из простых. На черта ему простая? Настоящая герцогиня! Наверное, фрейлина императрицы Евгении[53], удравшей в Англию от парижских революционеров.
Хорошо ли императрица устроилась в Сандхерсте, кричат мне в ухо. Такая ли она франтиха, как о ней сказывают? Ест ли с золотой посуды? Несколько рук тянется к рубиновой броши, которая с натяжкой сойдет за фрейлинский вензель, и Джулиану стоит немалого труда, чтобы выудить меня из разноцветной пучины.
Затем мы направляемся в классную комнату, где под присмотром мисс Уоррингтон скрипит перьями другая группа девушек. Наставница показывает им картинки с животными, вырезанные из детского атласа. У доски стоит Бесси и, сжимая кусок мела в окостеневших от напряжения пальцах, огромные кривыми буквами выводит «КИНГГУРРУ». Рядом значатся «ВАМБАТТ», «КОАОАЛЛА», а распознать правописание «тасманского дьявола» мне удается лишь с третьей попытки. С тех самых пор, как Бесси узнала, что слова пишутся не так, как слышатся, а гораздо заковыристее, она сознательно усложняет орфографию, дабы избежать досадных ошибок. Ничего, научится, говорит Джулиан. Нужно дать ей время.
