— Забудь?! О, Фло, что же ты такое говоришь… Погоди-ка!
Трясущимися руками она открывает шкатулку и вновь достает медальон из чистого золота, но изрядно поцарапанный. Подарок от Марселя. Сестра несет медальон в пригоршне, благоговейно, как редкую жемчужину, мне же видятся две корявые устричные створки. Едва сдерживаю дрожь, когда безделушка падает мне на колени. Зачем она тут?
— На прошлой неделе я отстригла у Марселя прядь волос на память. Чувствовало мое сердце, что пригодится! Вот, погляди, — вытаскивает она из медальона черную прядь и подносит к губам. — Этого хватит, чтобы ты сделала приворот.
Я возмущена до глубины души.
— Приворот? На мсье Дежардена?
— Да, Фло. Пусть ему осточертеет Франция и он воротится сюда, ко мне. Верни мне моего любимого.
Опустившись на колени перед моим креслом, она с мольбой заглядывает мне в глаза — и я вижу себя. На том раскаленном добела перекрестке, перед облитой ромом и усыпанной табаком корягой. Неужели я тоже выглядела так нелепо и жалко?
— Если ты заинтересована в возвращении Марселя, почему бы тебе не сделать приворот самой? Ты крутилась рядом, когда Роза учила меня колдовать. У тебя получится не хуже моего.
— Нет, не получится! Тебе великая сила дана, ведь ты мамбо, ты избранница Барона, ты…
— Немедленно замолчи! — встряхиваю ее за плечи, пока она не назвала имя, которое я не считаю своим.
— Пожалуйста, Флоранс, что тебе стоит? Помнишь, ты сделала гри-гри тому негру-недоумку, груму в «Малом Тюильри», а потом неделю хвост распускала? Похвалялась, какая ты умница-разумница, как человеку помогла. Почему же ты не хочешь помочь мне, родной сестре?
— Роза говорила, что приворот — не детская забава, с такой магией шутки плохи, — втолковываю я. — Она источает сердце, лишает покоя, от нее попросту сходят с ума. Приворотом можно спасти семью, вернув загулявшего мужа, но никогда, ни при каких условиях не следует делать приворот на человека, который… который тебя совсем не любит.
Голова Дезире дергается назад, как от пощечины, и на щеках проступают алые пятна с неровными краями. Сестра встает, поправив сбившийся набок турнюр, и смотрит на меня сверху вниз, долго и молча. От тягостного молчания мне хочется втянуть голову в плечи, но я знаю, что должна быть тверда. Когда-то я принесла за нее жертву и намерена получить все, что мне причитается.
А причитается мне она. Она, Дезире. Это за ее жизнь я уплатила непомерную цену, и теперь она моя. Смерть никогда не упустит своего. Так почему же я должна уступить?
— Значит, не хочешь мне помогать, — подводит итог сестра. — Тогда я сама к нему поеду, раз уж его парижский адрес тут, в письме.
— Не вздумай! После такой дикой выходки он не возьмет тебя в жены.
— Что с того? Не женой ему буду, так любовницей — разница невелика.
Дезире вызывающе вскидывает подбородок, и гагатовые бусы подпрыгивают на ее пышной груди. Раньше траурные украшения не бросались мне в глаза, но сейчас я замечаю, что она увешана ими, как болотный кипарис — гирляндами испанского мха. Бусы с гагатовым крестиком, огромные продолговатые серьги-камеи, брошь в виде женской кисти, придерживающей венок, по три браслета на каждом запястье. Смерть тети для нее лишь повод обновить гардероб.
«Вот и всплыла правда про твою полуночницу-сестру».
- Нет, ты никуда не поедешь.
— Поеду. Или ты перехватишь меня на полпути, как давеча? — подбоченивается Дезире. — Впредь я буду шустрее, сестрица, не дам подкрасться ко мне со спины.
— Я найду тебя, где бы ты ни обреталась, и ты сама отлично это знаешь.
— А как ты меня найдешь? Как, Фло? Я не беглая посреди болот, чтоб спустить собак по моему следу… Или ты попросишь его, своего истинного жениха, приволочь меня силком и бросить у твоих ног?
— Может и попрошу.
Дезире привыкла добиваться всего нахрапом, оглушая оппонента истошным криком и сбивая с толку одним лишь масштабом своих притязаний. Но со мной этот номер не пройдет. Я-то знаю, что лишь тот выигрывает в битве, кто сможет дольше сохранять спокойствие. Как Джулиан Эверетт. Его главное оружие — улыбка, которая показалась бы жалкой гримасой, если бы за ней не скрывались невозмутимая мощь и способность в любой миг покарать ослушника. Вот так мы, белые, вершим дела.
