Про Олимпию и Мари, оставшихся круглыми сиротами, я вспоминаю в последнюю очередь. Им-то сейчас каково? В другое время я бы поедом ела себя за вопиющую бессердечность, но сейчас в груди моей холодно и пусто. Что-то от меня все-таки осталось лежать в могиле — тот участок души, где обитает совесть.
В дверь стучат, из коридора слышны голоса, и меня под конвоем выводят из гостиной. Ведут не в тюрьму, как грозился мистер Локвуд, а на третий этаж. Замешкавшись на лестничной площадке, успеваю расслышать, как в гостиной уныло бубнит Олимпия, всхлипывает, поминая святых, Мари, а Дезире плачет навзрыд, но рыдания звучат так же мелодично, как ее смех.
Передо мной распахивается дверь в спальню покойницы. Я втягиваю голову в плечи, ожидая увидеть картину чудовищного преступления — пятна крови на стенах, разломанная мебель (ведь чем-то же ее ударили), царапины от ногтей на кроватном столбике, за который, падая, уцепилась несчастная Иветт (если, конечно, ее не убили во сне). Однако комната неожиданно светла и кажется еще просторнее, потому что с окон сняли тяжелые пунцовые гардины, а персидский ковер скатали в рулон и прислонили к стене. Столики, жардиньерки и стеклянные ящики с папоротниками тоже отодвинули, чтобы не путались под ногами у констеблей, деловито снующих туда-сюда. Постельного белья на кровати нет, унесли даже подушку, зато балдахин висит по-прежнему, словно занавес над опустевшей сценой.
Тетушкин стол щерится пустыми ящиками, и та, давешняя, ваза тоже пуста. Жадно обшариваю стол глазами, хотя на что мне рассчитывать? Письмо, конечно, вынесли вместе с другими бумагами. В чьи руки оно попадет?
Мужчины встречают меня, стоя спиной к окну, и в тени их лица кажутся непроницаемыми.
— Вот вам бумага, а вот карандаш, — подзывает меня Локвуд. — Нужно взять у вас образец почерка.
— Зачем?
— Здесь я задаю вопросы. Садитесь и пишите.
Указующий перст направлен на кресло, придвинутое даже не к столу, а к какой-то низкой тумбе, с поверхностью едва ли больше суповой тарелки. Вдобавок на тумбе высится бронзовая статуэтка Дафны, раскинувшей руки-ветви и приоткрывшей рот в безмолвном крике.
Что это, новая порция унижений? Господин инспектор желает полюбоваться, как я буду писать, согнувшись в три погибели?
— На этом столике нет места, чтобы разложить лист.
— Так уберите статуэтку. Поднимите ее и переставьте… ну, хотя бы сюда, — узловатый палец указывает на верхнюю полку похожего на обелиск шкафа.
Джулиан чуть заметно кивает, и, желая ему угодить, я хватаю Дафну за талию, в том месте, где ее туника переходит в кору, но массивное изделие из бронзы слишком тяжело. Сдвинуть еще можно и дотащить до шкафа тоже, но водрузить ее так высоко я не смогу. Силенок не хватит.
— Помогите мне, сэр, — обращаюсь я к констеблю Брауну, который все это время маячит у меня за спиной. — Я боюсь, что если попытаюсь ее поднять, то уроню и от нее что-нибудь отколется.
Ухмылка инспектора загибается вниз. С кислой миной он превращает мою просьбу в приказ. Констебль расчищает столик, и я успеваю позавидовать той легкости, с какой он подхватил статуэтку. На такой службе мышцы быстро окрепнут, а я тяжелее молитвенника отродясь ничего не поднимала. Откуда взяться силе?
— Что мне писать?
— Сейчас продиктую.
Прочистив горло, мистер Локвуд диктует неторопливо и внятно, как учитель у доски:
Слетайтесь, духи
Смертельных мыслей, извратите пол мой.
От головы до ног меня насытьте
Похоже на стихотворение. Я послушно скриплю химическим карандашом, хотя и не уверена насчет правописания некоторых слов. Например, «насытьте».
…Приди, густая ночь,
И запахнись в чернейший дым геенны,
Чтобы мой нож, вонзясь, не видел раны…
— Быть может, мы прервем этот недостойный балаган? — вмешивается Джулиан. — Эксперимент мы провели. Все вышло так, как я предполагал.
— Это еще ничего не доказывает. В судебной медицине есть такое понятие, как аффект. А в состоянии аффекта человек способен выполнять действия, кои при обычных условиях ему не по силам. Гнуть чугунные перила, поднимать тяжести…
— На свете много есть такого, друг Горацио. Для полноты картины стоит упомянуть месмеризм, столоверчение и гоблина Кровавые кости, коим вас пугала нянюшка Пег.
