Невеста Субботы - страница 27

Я киваю, хотя для понимания всего того, о чем он говорит, мне явно не хватает широты кругозора.

— Просто я не ожидала встретить католика-янки… то есть англичанина.

— А я не совсем англичанин. Я англо-ирландец из Белфаста. А это все равно что мулат, — усмехается он. — От моего отца, Томаса Эверетта, мне досталось лошадиное лицо, а от матушки, урожденной Кэтлин О’Грейди, — веснушки и вера. Сочетание, как видите, своеобразное. Будь во мне одна только ирландская кровь, я показался бы вам милее.

— Да вы и так весьма… пригожий, — дипломатично замечаю я.

Бабушка твердила, что мужчинам нужно лить патоку в уши, пока она у них из… гм… носа не потечет.

— Вы так думаете? — приосанивается Джулиан. — Что ж, мне тоже есть что про вас сказать, мисс Фариваль.

Картинным жестом он просит у меня книгу и, распахнув ее на последней странице, читает:

— Кажется, я разгадал ваш секрет. Вы держитесь скованно, даже чопорно, но в душе вы преисполнены доброты. После службы мисс Дезире Фариваль поведала мне, что вы не раз уберегали ее от бед. В этом вы вся. Забота об окружающих — это ваша суть. Значит, с подарком я не прогадал! Он вам подходит идеально.

Бабушка была права, говоря, что кавалеры делятся на два типа. Целуя девице ручку, одни представляют, что эта самая рука будет качать колыбель их малыша, а другие — что она потискает их за… ну… вы меня поняли. Мой знакомый, видимо, принадлежит к первой категории. Британец, и этим все сказано. [19]

— Вас привлекла моя бескорыстная заботливость?

«А не красота», — добавляю я мысленно. Мог бы и солгать, я не возражаю.

— Не только она. Скорее уж я почувствовал в вас родственную душу.

«Я кажусь вам подходящим тестом, из которого можно слепить даму-благотворительницу?» — вворачиваю я шпильку, но про себя. Про себя я часто блещу остроумием.

— Ведь у меня тоже есть сестра, мисс Фариваль.

Он задумчиво листает книгу, и передо мной проскакивают страшные картинки каких-то полулюдей-полузверей. Наверное, это и есть гоблины.

— Вернее, была, — поправляет себя гость. — Так непривычно говорить об Эмили в прошедшем времени.

— Вашей сестры не стало?

— Да. Я присматривал за ней хуже, чем вы за мисс Дезире Фариваль. Или чем Лиззи за Лорой. — Он постукивает согнутым пальцем по корешку книги.

«Я помолюсь за вашу сестру», — изрекла бы на моем месте Мари. Или — «Теперь она среди ангелов». А я — что я-то могу сказать?

— Мне очень жаль. Как она умерла?

— Поэт бы сказал, что от загубленных надежд, медик — от запущенного туберкулеза. Она прозябала в Руане, с ребенком на руках, а я приятно проводил время в Оксфорде, готовясь к регате в перерывах между кутежами.

— Значит, Марсель Дежарден сын вашей сестры? Он на вас совсем не похож.

— Да и на нее тоже. Зато копия своего отца-авантюриста. С лица, я хотел сказать, характер-то у Марселя совсем иной, тут Эмили постаралась.

— А как так получилось, что ваша сестра вышла замуж за француза?

Он проводит пальцем по воротничку, такому жесткому от крахмала, что о край можно порезаться. Когда он напрягает пальцы, суставы у него сухо щелкают, но меня это не отвлекает.

— Начать мне придется издалека. До того как выйти замуж, моя мать была особой смешливой, вечно пела про розы из Бларни. Но отец быстро отучил ее от веселья. Как там у Браунинга? «Я дал приказ, и все ее улыбки закончились»[20]. Днем отец уходил на фабрику, пока от стрекота станков у него не начиналась мигрень, и домой мог вернуться в любой момент. Дома же требовал абсолютной тишины. Пение, смех, болтовня — все это было нам неведомо. Тишина стояла, как за тюремной трапезой. По воскресеньям мы ходили в церковь, где даже гимны читали речитативом. Порой мне кажется, что именно тишина в конечном счете свела в могилу мою матушку.

— Я с трудом представляю такую жизнь, мистер Эверетт.

Мир без оглушительного, почти истеричного стрекота кузнечиков и цикад, без протяжных негритянских песен… даже без бабушкиной ругани…