— Вы уверены, что идти сюда благоразумно?
У дверей кабака я рассчитывала бы услышать пьяный ор, но пока что до моего слуха не доносится ни звука. Это действует на меня угнетающе. Перспектива оказаться в притоне, где делишки обсуждают шепотом, не очень-то меня прельщает.
— Разумеется, моя дорогая, — говорит Джулиан и крепко пожимает мне ладонь. — Вы будете в полной безопасности. Каким бы вызывающим ни было поведение этих малых, ни один из них не отважится нанести нам оскорбление. Поверьте, люди нашего круга не раз захаживали в Уоппинг. И мистер Диккенс, и мистер Мэйхью. Но единственными, кто пострадал от этих экскурсий, были прачки! — рассмеявшись свой остроте, он указывает на запятнанные брюки.
А вот мне отнюдь не весело. Скорее уж наоборот: страшно осознать, что ты разбираешься в жизни гораздо лучше человека, который должен тебя по ней вести.
И как я раньше не догадалась, что Джулиан действует наобум? Он ничего не продумал, ничего не спланировал. Сколько еще тумаков должна отвесить мне жизнь, чтобы я перестала доверять людям и идти на поводу у их глупых затей?
— Вы сообщили в полицию, куда мы отправляемся сегодня вечером? — спрашиваю я, но резкость в моем голосе не нравится Джулиану. Он хмурится и выпускает мою руку.
— Разумеется, нет! Не хватало еще мистеру Локвуду пожать плоды расследования, к коему он не имеет ни малейшего отношения.
— И я тоже никому ничего не сказала, — шепчу растерянно.
А кому мне было говорить? Не Дезире же. За неделю мы двумя словами не обмолвились.
— Кроме того, если дело примет неприятный оборот, я сумею вас защитить.
— Пригрозите им судом? — вспоминаю я его излюбленный modus operandi.
— Не только.
Интимным жестом он распахивает ольстер и расстегивает верхние пуговицы сюртука, демонстрируя рукоять револьвера, что торчит из внутреннего кармана.
— Самовзводный револьвер Томаса, — со значением поясняет мой жених. — Конструкция позволяет одновременно удалять все гильзы, посему его можно с легкостью перезаряжать во время скачки в седле…
— …в темное время суток и на ходу.
Джулиан приподнимает бровь.
— Видела объявление в газете. Рядом с рекламой водоустойчивых чемоданов и костюмов для крокета.
Меня так и подмывает спросить, умеет ли он вообще стрелять, но я прикусываю язык. Подобный вопрос нанес бы оскорбление джентльмену. Умеет, конечно. По сей день мне не встречался ни один белый мужчина, который не владел бы пусть и самыми элементарными навыками стрельбы. Но одно дело — палить по фазанам в своих угодьях и совсем другое — выйти победителем в трактирной перестрелке. Тут надобна практика.
С тяжелым сердцем я следую за ним в кабак. Лицо обдает такой жар, что в первый миг мне кажется, будто я провалилась в прошлое. Ставшие привычными запахи жареной рыбы, гниющих отходов и несвежего белья уходят на задний план. Их заглушает аромат рома — настойчивый, удушающе-сладкий. Точь-в-точь на нашей плантации, когда от испарений хмелели бродившие по двору куры. Делаю несколько жадных вдохов — для храбрости — и только потом прищуриваю глаза, чтобы разглядеть, где же мы очутились.
Помещение напоминает подвал. Потолок совсем низкий, и моему долговязому спутнику приходится смиренно склонить голову. Вдоль закопченных стен тянутся столы, за которыми сидят, сгорбившись, темные фигуры. Огоньки масляных ламп бросают блики на бокалы и оловянные кружки, но лица выпивох остаются в тени. Только белки глаз посверкивают опасно и тревожно, как у стаи бродячих собак на пустыре. Я жду, когда мужчины вернутся к своим разговорам, но они молча таращатся на нас. Уж очень непривычно смотрятся наши силуэты — ольстер мистера Эверетта и мое строгое платье, целомудренно укутанное пелеринкой.
Шурша по песку и устричным раковинам, мы подбираемся к огромному закопченному очагу. У огня примостились двое. Смуглый молодой мужчина роется в копне кудрявых волос и сощелкивает с ногтя вшей, с азартом натуралиста наблюдая, как они корчатся в пламени. Рядом с ним обнаженный по пояс негр сушит рубашку. Широкая спина изрыта рубцами. Уроженец плантации? Или моряк, отведавший боцманской плетки?
