Он содрогнулся так сильно, что отчетливо понял: вот-вот прольется его семя, прямо в этот момент… но этого не должно случиться, просто не должно, иначе он сам бросится с обрыва в долину Поу.
Он раскрыл ее пальцами, не думая о последствиях, и вошел. О Боже! Она была такой тугой и совсем неготовой к вторжению, но и это не имело значения. Джеймс не смог бы остановиться, если бы его окатили ледяной водой. И продолжал двигаться, резко, сильно, чувствуя преграду ее девственности. Закрыл глаза, зная, что стал первым. Но тут же встрепенулся, взглянул на ее белое лицо, на полные слез глаза и вдруг выпалил:
— Корри, ты моя! Никогда не забывай этого, никогда… о черт, прости…
И рывком подался вперед, одним ударом лишив ее невинности, и вонзился так глубоко, что все мигом кончилось. Он резко отстранился, выкрикнул что-то неразборчивое и тяжело свалился на нее, успев при этом поцеловать маленькое ушко.
Он умер или почти умер, но кому какое дело? Зато чувствовал себя чудесно. Обновленным. Куда-то девалось сводившее с ума вожделение. Теперь его мир был полон, совершенен, прекрасен, вот только очень хотелось спать. Случившееся потрясло его до глубины души.
Он поцеловал ее в щеку, ощутил соленый вкус слез, немного удивился, но мгновенно заснул, положив голову на подушку рядом с головой Корри, тяжело придавив ее тело к перине.
Корри не шевелилась. И не хотела шевелиться: он все еще был в ней. И с нее было довольно лежать вот так, впитывая ощущения, пережидая, пока стихнет боль, чувствуя, как высыхает его пот на ее теле, как мерно бьется его сердце, как щекочут грудь волосы на его груди. Он коснулся ее сосков, местечка между ногами… взглянул на нее. И ворвался грубо, с размаху, словно взламывая дверь.
Джеймс тихо всхрапнул. Он спит? Как он может спать? Она вовсе не думала о сне. И хотела походить по комнате, может, немного спотыкаясь, потому что он сделал ей больно, очень больно, но сейчас стало чуть легче.
Щеки чесались от слез, и Джеймс был таким тяжелым, но все же прекрасно, что он большой, мускулистый, красивый и к тому же принадлежит только ей.
Он все еще в ней, но уже не такой твердый. Они оба голые, и Джеймс храпит ей прямо в ухо. И что теперь делать?
В комнате стало заметно прохладнее. Она попыталась шевельнуться, но не смогла. Может, разбудить его и попросить укрыться?
Нет.
Ей удалось вытащить из-под себя одеяло и накинуть на них обоих. Вот теперь гораздо теплее.
Уже почти стемнело, и сквозь оконные занавески пробивался неяркий серый свет.
Корри сцепила пальцы на спине Джеймса и слегка сжала руки. Ее муж, человек, бывший когда-то мальчиком, который люб ил подкидывать в воздух трехлетнюю крошку. Однажды он немного переборщил, подкинув ее раз пятнадцать, и ее вырвало прямо на него. Сама Корри не сохранила в памяти тот случай, зато тетя Мейбелла, вспоминая его, до сих пор смеялась.
«Джеймс, — говаривала она, — почти год не брал тебя на руки».
Зато она очень ясно помнила тот день, когда он объяснил ей, что такое месячные. Ей было тринадцать, а ему — двадцать: но как же подробно и серьезно он все изложил. Сейчас она понимала, как он смущался, а возможно, и хотел сбежать, но остался с ней. Взял ее за руку и был очень добр, спокойно и деловито заверив ее, что спазмы в животе скоро пройдут. И они прошли.
Она доверяла Джеймсу так, как никому в жизни. Конечно, в те времена он и Джейсон почти не бывали дома: сначала учились в Оксфорде, потом развлекались в Лондоне. A когда он приезжал, казался совсем взрослым и немного чужим. Именно тогда она и освоила ту самую наглую ухмылку.
Корри глубоко вздохнула, покрепче обняла мужа, поняла, что он успел выйти из нее, и заснула, с удовольствием ощущая его теплое сладостное дыхание.
Джеймсу хотелось застрелиться. Он ни как не мог поверить тому, что сотворил.
Корри исчезла. Оставила его. Возможно, вернулась в Лондон рассказать его родителям, что их драгоценный сынок сначала изнасиловал ее, а потом захрапел прямо на ней, не утешив ни одним ласковым словом, прежде чем его голова легла на подушку.
Он поднялся, дрожа от холода, потому что никому не пришло в голову разжечь огонь в камине, и увидел в углу комнаты ее чемодан. И почувствовал невероятное облегчение. Значит, она не бросила его!
