— Ты знаешь, о чем я.
На этот раз она поцеловала его в губы, по-прежнему не разжимая рта.
Джеймс поднял руку и коснулся кончиком пальца ее губ.
— Откройся хоть немного, — попросил он, и его дыхание овеяло ее щеки. Она послушно приоткрыла губы, снова ощутила его дыхание и едва не упала в обморок от восторга.
— Вот так, вот так, — прошептал он, и Корри подумала, что лучше этого может быть только та минута, когда он поцелует ямочку под ее правым коленом. Прикосновения его губ, языка, исходящий от него жар возбуждали в ней желание броситься ему на шею и повалиться вместе с ним на пол.
Или на постель.
Корри продолжала наступать на него, он пятился. И наконец она с силой толкнула мужа. Тот упал спиной прямо в мягкость пушистой, восхитительной, набитой гусиным пухом перины. Она прыгнула сверху, смеясь, пытаясь стонать и петь одновременно, такая счастливая, такая беспечная, потому что могла без помех целовать его.
Он отвечал поцелуями; его рука скользнула по спине, задержалась на попке и там осталась. На этот раз он не собирался ее шлепать. Теперь все было по-другому.
Корри отстранилась и внимательно взглянула на нее.
— О, дорогой Джеймс, твоя рука…
— Одежда, — пробормотал он, — слишком много одежды. — Он схватил ее за талию и поставил на пол. — Мое терпение кончилось. И поэтому я собираюсь стащить с тебя все, до последней нитки.
Ему было не до хороших манер. Он тянул, срывал и стаскивал ее одежду, тяжело и быстро дыша. Корри мысленно возблагодарила Бога за то, что это не прелестное кружевное подвенечное платье, и лукаво улыбнулась. Если он может вытворять такое, то она сделает это не хуже.
Она принялась расстегивать его одежду. И, умудрившись стащить с него рубашку, поцеловала в грудь. Вскоре оба остались обнаженными: она по-прежнему стояла перед ним, Джеймс сидел на постели, обняв ее за талию, и ее груди были не дальше чем в трех дюймах от его рта.
Он сглотнул, боясь, что сейчас взорвется.
— Твои груди… я знал, что они восхитительны, но такого не ожидал, — выдавил он.
Корри не двигалась. Не могла пошевелиться. Просто стояла, опустив руки на его плечи, пока он взвешивал на ладонях ее груди. И закрыл глаза, глубоко вдыхая ее аромат. Наслаждаясь его нежностью, поскольку его глаза были закрыты, Корри воспользовалась великолепной возможностью разглядеть его там, внизу.
Совсем не такой, как в те ужасные дни болезни.
Большой. Крепкий. И становится больше и крепче с каждой минутой.
И все потому, что он сжимает ее груди? Ей нравились его прикосновения, но наблюдать за ним, видеть, как он набухает.
— Джеймс, ты совсем не такой, как раньше.
Ему хотелось одного — бросить ее на спину. Прямо сейчас. Ее груди… припасть к ее грудям, он… он…
— Что? Ты о чем?
— О Господи, только не это. Это не может быть правильно.
Ее слова пробились сквозь облако вожделения, застилавшего мозг. Он смутно осознал, что она смотрит вниз. Он опустил глаза. Огромный и твердый, готовый взорваться. А чего она ожидала? О черт, ничего такого она не ожидала.
— Ты видела меня голым, Корри, когда я болел…
Корри сглотнула.
— Но не таким, Джеймс. Не таким. И это не похоже ни на одно животное, которое я когда-либо видела.
— Я не жеребец, Корри. Я мужчина, и ты обязательно поймешь, что мы подходим друг другу.
О Боже, ему хотелось рыдать, а может, и взвыть, но больше всего он жаждал, не произнося лишних слов, войти в нее, глубже, еще глубже. Он застонал, и Корри подскочила.
— Джеймс, что с тобой?
Это оказалось последней каплей.
— Это вожделение, верно? — прошептала она, возбужденно блестя глазами.
— Да! — прорычал он, схватил ее за талию и бросил на спину, а сам навалился сверху, устраиваясь между ее ногами. Первое же прикосновение к ней, запах ее плоти, звук дыхания, хриплый и громкий, подтолкнули его к краю и бросили в пропасть.
Он еще сознавал, что ведет себя непозволительно, и если отец узнает об этом, попросту отречется от него.
Но сейчас это не имело значения. Не могло иметь.
Существовали лишь здесь и сейчас, только он и она, и он желал ее больше всего на свете.
Джеймс поднял ее ноги, долго смотрел на мягкую плоть, легонько коснулся, и большего не потребовалось.
