Нейл долго сидит молча, потом обхватывает голову руками и начинает говорить, хоть я больше ни о чем его не спрашиваю:
— Мои родные ждут, что я «выздоровею». Знаю, мать тайком читает молитвы и льет слезы. Нет, я не тронулся умом и не вбил себе в голову, что Хелена была идеальной.
Чувствую, что даже произносить ее имя ему больно, и сижу тише воды ниже травы.
— Знаешь, как это бывает? — продолжает он, обращаясь будто не ко мне, а к невидимому собеседнику перед собой. — При жизни такой-сякой, а не успел умереть — был самый добрый и мудрый! — Он сжимает губы, наверное чтобы они не задрожали, и некоторое время молчит.
Я, хоть и не имею понятия, зачем мне это нужно, молю, чтобы ему не расхотелось рассказывать дальше.
— Мы с Хеленой любили друг друга, — произносит Нейл так, словно забыл обо мне и просто размышляет вслух. — Вот и все.
В его глазах не блестят слезы, он не бьет кулаками по кровати и не вдается в подробности их с Хеленой любви, но я чувствую даже по его дыханию, хотя в нем вроде бы нет ничего необычного, что он по сей день глубоко и искренне страдает. Возгораюсь желанием помочь ему, проявить участие, пусть в этом и нет большого смысла.
— Может… ты полюбишь кого-нибудь еще? — несмело спрашиваю я.
Он по-прежнему смотрит в одну точку перед собой и выглядит так, будто не услышал моих слов.
— Может, просто не прошло достаточно времени? — не унимаюсь я, одержимая необъяснимым желанием достучаться до его израненной души и влить в нее хоть немножко целебного снадобья. — Или, может, среди твоих подруг еще не попалось такой, которая сумела бы вернуть тебя к нормальной жизни?
Нейл резко поворачивается и опаляет меня гневным взглядом.
— Они мне не подруги. И такой среди них не найдется, уверяю тебя.
Недоуменно моргаю.
— Зачем же ты знакомишься с ними, общаешься, морочишь им голову?
— Я не морочу голову ни одной из них, — чеканя каждое слово, произносит он. — Умышленно ни у кого не беру телефон.
— Что? — Оказывается, он стократ более загадочен, чем мне когда-то казалось.
— Я без проблем даю женщинам свой телефон, но никогда не прошу их номеров, — объясняет он. — Если дают сами — беру, чтобы не обидеть, однако не звоню.
Понимаю, что должна держать при себе свои эмоции, но усмехаюсь от неожиданности. Кручу головой.
— Что-то я ничего, совершенно ничего не пойму! Ты намекаешь на то, что ничем не обязан своим многочисленным женщинам?
— Не намекаю, — говорит он, глядя мне в глаза. — Говорю как есть.
Поправляю подушку и сажусь поудобнее.
— Подожди-подожди… Женщины сами назначают тебе свидания?
— Теперь это в порядке вещей, — сдержанно отвечает Нейл.
— И ни одна из них не понравилась тебе настолько, что ты захотел бы взять у нее телефон?
— Я знаю, что это ни к чему не приведет. В моем случае отношения с женщиной, какой бы замечательной она ни была, обречены на провал. Поэтому я прекращаю их в самом начале.
— И завязываешь новые? — спрашиваю я.
— Так получается.
— Но зачем тебе все это? Зачем вообще с кем-то знакомиться, если ты не хочешь обременять себя серьезными отношениями? — Эй! — с опозданием одергиваю себя я. В данном случае можно было обойтись и без иронии.
Нейл долго и хмуро смотрит на меня, потом отворачивается. Мой взгляд перемещается на расстегнутый ремень его брюк, и кровь у меня в жилах совершенно не к месту ускоряет свой бег. Пожалуй, я понимаю женщин, которые знакомятся с ним, сами берут у него телефон и, хоть, может, и чувствуют, что ничем серьезным здесь и не пахнет, звонят и спешат на свидание.
— Первые полтора года я ни о ком другом и не помышлял…
Я лишь теперь отмечаю, что он что-то чересчур откровенен. При этой мысли голова немного идет кругом.
— …потом боль поутихла, — продолжает он. — И я стал внушать себе, что обязан жить, поэтому и начал ездить на свидания. Вскоре выяснилось, что это не особенно помогает, но стало ясно также и то, что, когда я с женщиной, могу на время притвориться, будто все в порядке, обмануть самого себя и не обращать внимания на страх.
— Страх? — Каждое признание Нейла очередная загадка и все больше обескураживает. Неужели такой, как он, может чего-то бояться?
