В те несколько недель, которые мы с Аннабель прожили вместе, я не вел никаких записей и сейчас очень об этом жалею. Сейчас я бы точно знал, что мы делали в тот или иной день, в ту или иную ночь. Вместо этого воспоминания о том чудесном периоде представляются мне ослепительно яркой магмой. Мне даже кажется, что воспоминания ускользают от меня. Иначе я бы помнил, в какие штаны, из ее двадцати семи, насчитанных мною в ее шкафу, была одета Аннабель в тот вечер, когда мы ходили в кинотеатр на Елисейских Полях на просмотр фильм Майкла Мура «Фаренгейт 9/11», получивший приз в Каннах. Почему я их забыл? Помню, как каждое утро я ходил за хлебом и выпечкой в соседнюю булочную и как через раз она исчезала до моего возвращения в квартиру. Я хотел бы сохранить в памяти каждое слово из ее извинений, нацарапанных в блокноте, но на ум приходит единственное: «Срочная встреча в офисе». Были и другие варианты: парикмахер, дерматолог, брокер. В какой именно день я покупал круассаны, а в какой — булочки с шоколадом? Иногда Аннабель жаловалась на свой вес, и тогда я приносил слойки с яблоками, менее калорийные. Завтракая со мной, она наблюдала, как я ем, ограничиваясь при этом чашкой чая, которую никогда не допивала. Любые проявления моего физического существования: потребность пить, есть, испытывать эрекцию, мочиться, испражняться или даже говорить, — беспокоили, стесняли и становились помехой для Аннабель. Может быть, то же самое она чувствовала с моим братом. Он не собирался мириться с этим, отсюда их постоянные ссоры и разрывы, несмотря на сильные чувства, которые их связывали. Переполненный любовью, я радовался материализации своей мечты настолько, что сдержанность и осторожность девушки по отношению ко мне казались мне забавной деталью. Если она отворачивалась, когда я хотел поцеловать ее в губы, то выражение ее грустного и надутого личика вызывало во мне радостный смех, который она считала наигранным, в то время как он выражал мое полнейшее счастье жить с ней, целовать ее в губы или нет. То же самое, когда она отклоняла мои ухаживания в постели через раз или через два на третий. Она объясняла, что Фабьен, трахаясь в зад, отбил ей всякую охоту заниматься любовью. Я не настаивал. Шутил: «Подходящий случай об этом сказать». «Перестань притворяться», — говорила она. Она не понимала, что лежать рядом с ней было для меня не меньшим удовольствием, чем на ней, а может, даже и большим, так как это большее походило на супружество. Я мечтал, чтобы мы поженились. Когда я официально попросил ее об этом, за несколько дней до возвращения Фабьена во Францию, Аннабель сказала мне, что не выйдет замуж за журналиста. Уже лет шесть как она работает с ними, и за это время успела понять, что все они свиньи. Я сказал, что я поменяю профессию и стану писателем. Она ответила, что тем более не выйдет за писателя, так как писатели — бедняки.
В Батиньоле меня не покидало ощущение, что я живу на крыше Парижа. И что я кровельщик любви. Казалось, что солнце здесь намного ближе к нам, чем в любом другом месте Парижа, даже на Монмартре. Церковь Святой Марии в конце улицы похожа на протестантский храм. Или на амбар, или бывшую конюшню, которой она не могла быть во время революции, поскольку построена была только в 1828 году архитектором Леке. А достроена сыном Молино в 1834-м. Я прогуливался в соседнем скверике. Один, так как Аннабель отказывалась гулять в общественных парках. И объясняла это тем, что с детства привыкла гулять в частном парке, в замке своих родителей, в Гатинэ.
Я любил спускаться с площади доктора Лоближуа на улицу Монахов, тихое дополнение улицы Батиньоль. Магазины там закрыты по понедельникам, как в прошлом веке. Есть африканский ресторан, который я никогда не видел открытым, и букинистическая лавка, которую я никогда не видел закрытой. Крытый рынок в запустении, павильон Балтара, который во время разрушения ле Алей укрылся здесь и продолжал свою тихую жизнь со своими старичками, которые почти ничего не покупают и до сих нор путаются в старых и новых франках, так же как в сантимах евро. Улица Монахов, старинное владение верующих с Сан-Дени, сохранила свой монашеский вид. Это монастырь под открытым небом, огромным небом квартала, которое разворачивалось во все времена года как знамя. Авеню де Клиши: после монастыря бордель. Грязные лица и грязные столики в кафе. Женское нижнее белье по низким ценам в запылившихся витринах. Магазины с уцененными товарами, рестораны с быстрым обслуживанием и жирными пальцами.
