Каждый шаг, приближающий нас к улице Батиньоль, отзывался у меня в животе. Сегодня мне очень не хватает этого состояния эмоционального напряжения, в которое повергала меня одна минута, проведенная с Аннабель, и которое меня заставляет думать, что я никогда не перестану любить ее, даже если она будет весить центнер. Улица Леклюз, улица Дарсэ, улица Трюше: три этапа моих мучений, перед тем как прийти на голгофу Батиньолей. Александр Леклюз: предприниматель XIX века, который вымостил брусчаткой каналы Сан-Дени, Урк и Сан-Мор. Жан Дарсэ, химик XVIII века, который разработал сплав, названный его именем: 50 % висмута, 25 % свинца, 25 % олова. Авель Трюше (1857–1918): основатель Осеннего салона и Общества юмористов. Перед тем как взяться за это повествование, я думал написать роман о пересечении их судеб, в котором я бы не стал объяснять, почему я их связал. Это было бы секретом произведения.
— Где ты припарковался? — спросила Аннабель.
— Наверху, — сказал я, указав на окна ее квартиры.
— Ты дурак.
Я зашел за ней в дом. В лифте я положил руку на ее талию, она стояла, как будто у меня не было руки, а у нее не было талии. В квартире она спросила, хочу ли я чего-нибудь выпить.
— В холодильнике есть пиво. Я купила его для твоего брата. Он выпивает по две или три банки, перед тем как лечь спать, как бы ни было поздно. Он говорит, что это его расслабляет. В результате он будит меня по несколько раз за ночь своей беготней в туалет.
Я сказал, что не хочу пить, хотя на самом деле тоже не возражал бы против одной баночки пивка. Как Фабьен. Аннабель сказала, что может дать мне пижаму моего брата. Я согласился. Поскольку я уже был в шкуре Фабьена, то мог надеть и его шмотки. Проблема была в том, что мы были не одного роста. Он был выше меня на десять сантиметров и весил на десять килограммов больше. Его штаны спадали мне на ягодицы, а футболка сползала с плеч, как бретельки бюстгальтера.
— Когда ты ляжешь спать, этого не будет видно, — сказала Аннабель.
Она вздохнула, и я понял, что она осознала, что я не Фабьен, что я не могу его заменить и что, следовательно, со мной ей не удастся его забыть. Я зарылся в простынях, чувствуя, что она вот-вот выгонит меня из своего дома. Аннабель зашла в ванную комнату. Когда она оттуда вышла, она была совершенно голая.
— У тебя нет пижамы?
— Я ее никогда не ношу.
— Тогда возьми мою. «Мою» не надо понимать буквально.
— Оставь ее. Так лучше.
— Для того, чем мы не будем заниматься?
Она сказала, что я дурак. Теперь мне нужно рассказать о нашей первой ночи нефизической любви. Ласки затягивались, не завершаясь ничем. Аннабель мне не позволила ни видеть, ни трогать ее спину. Я занимался ее плечами, шеей, попкой. Ногами тоже. Нет никакого способа сопротивляться тому, кто вам массирует ноги, однако Аннабель его нашла: она заснула. Она повертела меня в руках, но неубедительно и безрезультатно, и отказалась от куннилингуса под предлогом, что это ей ничего не дает.
— Ты — единственная девушка на земле, которой это ничего не дает!
— Ты дурак.
Какое странное ощущение на рассвете — провести с ней ночь и не войти в нее. Не найти ее. Мы обменялись взглядами, у нас был виноватый вид, особенно у меня. Я выдвинул теорию, что, как только мы с ней займемся любовью, все те моменты, когда мы ей не занимались, навсегда канут в прошлое. Мы хотели отсрочить эту потерю невинности и это резкое старение.
Она сказала, что это умозаключение немножко дурацкое. От дурака к немножко дураку — это уже прогресс. Придем ли мы к «не дураку»? По ее мнению, мы просто не хотели друг друга. У меня напрасно вставал, и она мокрела за зря. Мы не договорились о встрече этим вечером, но в прихожей Аннабель протянула мне связку ключей.
— Это были ключи твоего брата. Большой от подъезда, маленький от квартиры.
— А ключ от сейфа?
— Ты дурак.
Она злоупотребляла этим утром своей любимой репликой. От эмоций? Я подумал, что, если бы мы переспали, она, может быть, не дала бы мне свои ключи, или не была бы удовлетворена, или посчитала бы наши отношения законченными.
— Зачем ты даешь мне ключи?
