– Опасно? – удивился грек. – Разве может быть у заключенного в Бастилии чувство опасности? Разве жизнь узников не убита жутким произволом и насилием?..
– Да, ты прав, – согласился Марсель, поразмыслив. – Итак, я согласен. Давай примемся за дело. Я теперь боюсь только того, что нас могут выследить и разлучить.
– Да, разлука была бы большим огорчением и для меня, – отозвался грек. – Мне бы очень хотелось переговорить с тобой о многом. Прежде, чем я умру…
– Ну, зачем эти мрачные мысли? Зачем говорить о смерти?
– Я чувствую, что дни мои сочтены. Теперь мое самое сильное желание заключается в том, чтобы перед смертью кто‑то выслушал мою исповедь.
На следующую же ночь узники приступили к работе. Старый сломанный нож, чудом пронесенный греком в тюрьму, был у них единственным орудием. Они пользовались им попеременно. Пока грек отдыхал, Марсель со свежими силами выскребал цемент между камнями. Отверстие надо было расширить настолько, чтобы Марсель смог на четвереньках протискиваться через него.
После долгих и немалых усилий, с соблюдением многих предосторожностей, существенно замедлявших работу, им наконец удалось расшатать большой камень. Тщательно собрав мусор, они снова уложили камни на место, так как уже светало, и прикрыли дыру, как и прежде, своими постелями.
На следующую ночь камни были разобраны, и Марсель впервые пролез в камеру грека. Абу Коронос встретил его с распростертыми объятиями. Он оказался высоким и худым и в самом деле выглядел очень болезненным и изнуренным. Но в глазах его в тот момент, когда он здоровался с Марселем, было так много добродушия, ласки и сердечной теплоты, что Марсель почувствовал себя совершенно растроганным.
Внешне Абу Коронос походил на старца–отшельника – длинная белая борода и ниспадавшие до плеч седые волосы придавали ему древний вид. Каждое слово его было обдумано и серьезно, каждое движение – спокойно и экономно.
Он немедленно подвел Марселя к окошечку своей камеры – к свету, и стал внимательно разглядывать его.
– Теперь я спокоен, – сказал старик. – Наконец‑то я увидел тебя, сын мой. После бесконечно долгих лет полного одиночества я увидел первого человека. Не считая тюремщиков. Ты и представить себе не можешь, какой для меня подарок судьбы эта возможность встречаться и разговаривать с тобой… Теперь заточение уже не представляет для меня сплошного отчаяния. Каждая из последних ночей моей жизни станет для меня радостной… Ну а ты, сын мой, не откажи мне в моей просьбе… – сказал Абу Коронос, опускаясь на постель рядом с Марселем. – Когда тебя привели сюда и когда ты остался один, ты не раз называл имя герцога Бофора, а потом даже крикнул: «Бойся моей мести!» Однажды я уже спрашивал, за что ты проклинаешь герцога? И вот я снова прошу тебя ответить на этот вопрос, оставленный тогда тобой без ответа.
– Ты все узнаешь, благородный старец, и узнаешь незамедлительно… Для меня возможность рассказать обо всем, что меня мучит, симпатичному мне человеку – награда Божья. Я ненавижу Анатоля Бофора и поклялся отомстить ему, сурово наказать его. Я расскажу тебе, что этот изверг сделал с моей матерью – его родной сестрой. И тогда ты скажешь мне, имею ли я право ненавидеть и проклинать его.
Слова Марселя произвели на грека неожиданное впечатление. Глаза его широко раскрылись, а приветливое выражение лица тотчас сменилось на мрачное и суровое.
– Что с тобой? – встревоженно спросил Марсель.
– Ничего, сын мой. Продолжай свой рассказ. И поверь, я искренне выскажу свое мнение, – взволнованно ответил старик. – Расскажи подробней, какие были отношения между твоей матерью, герцогом Бофором и тобою.
– К сожалению, об этом я могу сказать очень мало… Моя мать – единственная сестра герцога Анатоля Бофора и одновременно с ним является наследницей несметных богатств покойного старика–герцога, их отца. Серафи Бофор в год смерти отца была совсем еще молоденькой девушкой – ей было всего шестнадцать лет. Теперь ей около сорока… Анатоль Бофор, хоть и был не намного старше своей сестры, но уже тогда отличался жадностью и бессердечием. Он не собирался делиться наследством с сестрой. Дворец Бофоров находится поблизости от королевского дворца в Версале… Я знаю лишь то, что именно тогда, в шестнадцать лет, она подарила мне жизнь, а мой дядя, герцог…
