Он стал размышлять о заглавии, полагая, что именно так начинают роман. «Что ты думаешь о названии Невероятная история факира, запертого в шкафу ИКЕА?» –спросил он себя вслух, словно собачка из багажного отсека самолета, свидетель создания его новой книги, сидела рядом. Он представил себе, как она пролаяла три раза, чтобы подбодрить его.
Это название хорошо подводило итог его истории. Истории Аджаташатру Кауравы Патела, гражданина мира, экс-факира с Востока, нового западного писателя, человека, странным образом открывшего для себя Европу – в шкафу, в чемодане, на воздушном шаре. На корабле и механическом ковре-самолете.
Он раздумывал несколько минут.
Когда к нему пришли первые фразы нового романа: Первое слово, которое произнес индиец Аджаташатру Кауравы Пател, прибыв во Францию, было шведским, он посмотрел в окно и улыбнулся во весь рот. Так с удовлетворением улыбаются великие люди, когда знают, что они совершают великие дела. Потом он провел рукой по повязке на бедрах, глубоко вздохнул и вышел из трейлера.
Его оглушила музыка гитар, крики, звук кастаньет. На мгновение ему показалось, что он переживает на самом деле тот кошмар, который привиделся ему в Италии. Он увидел себя превращенным в корову (священную), увидел, как его поджаривают на шампуре вместе с кузеном, превращенным в помидор-черри, и крутят на костре в ритме «Джипси Кингс». Какой ужас!
Он нажал на ручку трейлера. Сердце выпрыгивало из груди.
– Что ты делал? – спросила индийская принцесса, оказавшаяся Мари, одетой в зеленую тунику.
Испытывая облегчение оттого, что он не стал хорошо прожаренной коровой (священной), Аджаташатру открыл дверь и, опершись на руку своей красавицы, подошел к разноцветной толпе. Вся эта разномастная публика сразу же оживилась.
– Ничего. Писал. Мне тут пришла в голову одна мысль, и я хотел ее записать, пока не забуду.
– Сегодня никто не пишет. Сегодня праздник!
Сказав это, прекрасная француженка поцеловала его, взяла за руку и станцевала несколько па фламенко. Рядом с ними молодая белокурая цыганка в подвенечном платье цвета леденца щелкнула деревянными каблуками на столе.
А в эту минуту большой пузатый мужчина бросил гитару, встал и пошел в сторону индийца. Когда он был совсем рядом, то шепнул ему на ухо, чтобы никто не слышал:
– Давай помиримся, А-также-тара-коров.Надеюсь, не держишь на меня зла за то, что я пырнул тебя ножом.
И он коснулся бедра индийца. Даже без сумки-холодильника Гюстав Палурд все равно выглядел устрашающе.
– Не забудь наш договор, payo. Если бы ты не пообещал мне, что будешь развлекать моих детей своими фокусами, даже эта прекрасная купюра в пятьсот евро, которую ты мне дал, не помешала бы мне превратить тебя в решето, ты же знаешь…
Так как Мари смотрела на него, стоя чуть поодаль, счастливая и одновременно слегка захмелевшая, во всяком случае ничем не озабоченная, Аджаташатру решил, что должен улыбнуться. Он поискал глазами детей, глубоко вздохнул и смешался с толпой.
* * *
Прошло всего четыре месяца со дня счастливого бракосочетания (шел проливной дождь) Миранды-Джессики и Тома Круза-Хесуса, когда Аджаташатру попросил руки той, которую любил. Произошло это во время романтического ужина на борту «Метаморфозы», старой баржи, пришвартованной на Сене и превращенной в ресторан-кабаре, где давали представления иллюзионисты. С помощью местного фокусника, выступавшего со всеми великими мира сего, портреты которых висели на борту, он вложил кольцо для помолвки в носовой платок индийского шелка, который механическая бабочка с сине-желтыми крыльями принесла Мари и осторожно опустила ей на плечо. Это был ремейк знаменитого фокуса 1845 года иллюзиониста-часовщика Робера-Удена.
Во время ужина, перед тем как француженка с удивлением обнаружила в платке кольцо с крупным бриллиантом, двое влюбленных вспомнили своих близких и новых друзей. Сиринг и четверых любимых кузенов Аджаташатру, по степени предпочтения – Джамлиданупа, Вашасмати, Рибасмати и Пакмаана, которым они регулярно сообщали новости о себе, планировали организовать их приезд и посетить их квартирку на Монмартре. А вдруг они останутся и станут агентами по недвижимости в Париже? Эйфелеву башню всегда можно продать, в конце концов.
