Чай Гарольд выпил, но приняться за булочки был не в силах. На него вдруг навалилось такое же безразличие, как на пивоварне в те годы, когда там не стало Куини; словно он был пустотой внутри собственного костюма, которая произносила иногда какие-то слова, слышала их, садилась каждый день в машину и возвращалась домой, но уже никак не была связана с другими людьми. Управляющий, назначенный после мистера Напьера, предложил Гарольду до пенсии отсидеться в конторе. Заняться архивами. При необходимости давать консультации. Гарольду отвели отдельный стол с компьютером и его фамилией на табличке, но никто и не думал к нему обращаться. Он накрыл тарелку салфеткой и случайно перехватил взгляд чеканного мужчины напротив.
— В жару есть не хочется, — заметил тот.
Гарольд согласился и тут же пожалел об этом. Чеканный мужчина, видимо, счел себя обязанным продолжить беседу.
— Бат, судя по всему, приятное местечко, — заявил он и закрыл книгу. — Вы здесь в отпуске?
Гарольд нехотя, не вдаваясь в подробности, пересказал ему свою историю. В частности, опустил упоминание о девушке с автозаправки и обстоятельства спасения ее тети. Вместо этого он сообщил, что его сын по выходе из Кембриджа отправился в пеший поход в Озерный край, но неизвестно, много ли в общей сложности он тогда прошел. Возвратившись из похода домой, Дэвид несколько недель не выходил из дому.
— Ваш сын путешествует с вами? — поинтересовался мужчина.
Гарольд ответил отрицательно. Он спросил у американца, чем тот занимается в жизни.
— Я врач.
— Я недавно познакомился с одной словачкой, она тоже врач. Но ей приходится работать уборщицей. А вы какой доктор?
— Онколог.
Сердце у Гарольда так заколотилось, словно он нечаянно бросился бежать сломя голову.
— Вот как! — вырвалось у него.
Оба пришли в явное замешательство и не знали, как продолжить разговор.
— О боже…
Онколог вздернул плечами и огорченно улыбнулся, как будто сожалел, что у него именно такая профессия. Гарольд оглянулся в поисках официантки, но она в тот момент подавала воду другому посетителю. От зноя у него кружилась голова, и он слегка промокнул себе лоб.
Онколог осведомился:
— Вам известно, какой вид рака у вашей знакомой?
— Точно не знаю. В письме она говорит, что ничего уже сделать нельзя. И больше она ничего об этом не пишет.
Гарольд ощутил такую беззащитность, словно онколог собирался скальпелем взрезать на нем его собственную кожу. Он ослабил галстук, затем расстегнул воротник. Ему хотелось, чтобы официантка подошла как можно скорее.
— Рак легких?
— Я правда не знаю.
— Можно мне взглянуть на ее письмо?
Гарольд не был расположен показывать послание от Куини, но онколог уже протянул руку. Гарольд полез в карман и нащупал конверт. Он укрепил пластырь на склеенных половинках очков, но его лицо так лоснилось от пота, что пришлось придерживать их на переносице. Он вытер стол рукавом свободной руки, затем обмахнул еще раз салфеткой, развернул розовую страничку и разгладил ее. Время, казалось, замерло. Доктор потянулся за письмом и тихонько пододвинул к себе. Пальцы Гарольда невольно устремились следом, в нерешительности зависнув над листком.
Он принялся читать письмо вместе с онкологом. Ему казалось, что он должен как-то защитить послание, и сделать это можно, только если не спускать с него глаз. Он снова обратил внимание на постскриптум: «Ответа не требуется». За постскриптумом следовала неряшливая закорючка, как будто кто-то попытался зачеркнуть написанное левой рукой.
Онколог откинулся на спинку стула и вздохнул:
— Какое трогательное письмо…
Гарольд кивнул и убрал очки в нагрудный карман.
— И превосходно напечатано, — откликнулся он. — Куини была аккуратисткой. Видели бы вы ее рабочий стол…
Он нерешительно улыбнулся. Кажется, все прошло гладко. Онколог заметил:
— Но, мне кажется, ей помогала сиделка.
— Что, простите?
Сердце у Гарольда на миг перестало биться.
— Вероятно, состояние не позволило бы ей сидеть в кабинете и печатать письма. За нее это сделали работники хосписа. И все же она молодец, адрес надписала сама. Вы же видите, как она старалась.
Онколог улыбнулся, желая, очевидно, тем самым утешить Гарольда, но забыл стереть с лица улыбку, и она застыла на нем неуместной гримасой.
