У него не шел из ума образ отца, сидевшего, развалясь, в кухне на стуле в ожидании жены. Этот образ всегда пребывал в памяти Гарольда, но он чувствовал, что впервые воспринял его. Отца тогда, наверное, вырвало прямо на пижаму — Гарольд счел за лучшее не принюхиваться.
«Убирайся», — процедил отец. Его глаза с такой быстротой метнулись от сына к стенам, что непонятно было, что из двух ему противнее.
Соседи, прослышав обо всем, принялись утешать отца. «Джоан была себе на уме, — говорили они. — Считайте, вам повезло; вы ведь еще молодой, у вас все впереди». Неожиданно в их доме в невиданных количествах расплодилась женская активность. Распахивались настежь окна, перетряхивались шкафы, проветривались матрацы. Откуда ни возьмись возникли запеканки, пироги и заливное мясо, а вдогонку к ним сладкие пудинги, варенья и фруктовые кексы в плотной коричневой обертке. В доме никогда еще не бывало столько еды: мать Гарольда вообще редко видели за столом. Черно-белые фотоснимки перекочевали подальше в чемоданы. Из ванной исчезли ярко-красные помады, а вместе с ними — флаконы маминых духов. Гарольд по-прежнему встречал ее на перекрестках, видел иногда, как она переходит улицу. Порой даже замечал, что она ждет его после школы, стремглав выскакивал навстречу и снова наталкивался на незнакомую даму в маминой шляпке или юбке. Джоан всегда питала слабость к ярким расцветкам. Он отметил тринадцатый день рождения, не получив от нее ни единой весточки. Через полгода мамин запах окончательно выветрился из ванной. Пространство, прежде занятое женой, отец начал заполнять дальними родственницами.
«Поздоровайся со своей тетушкой Мюриэль», — представлял отец Гарольда. К тому времени он уже вылез из домашнего халата и обрядился вместо него в костюм, слишком просторный в плечах. Он даже умудрился побриться.
«Боже, какой великан! — Широколицая женщина, укутанная в меха, придерживала пальцами-сосисками пакетик с миндальным печеньем. — Можно его угостить?»
При этом воспоминании рот Гарольда наполнился влагой. Он уже съел все печенюшки из своего пакета, но они не насытили отчаянного стремления, поначалу принятого им за голод, но так и не утоленного. Он то и дело сплевывал густую белую слюну, а встречая прохожих, прикрывал рот платком, чтобы не вызвать подозрений. Гарольд купил две пинты пастеризованного молока и выпил обе залпом, залив себе подбородок. Он пил слишком поспешно, но жажда была сильнее доводов разума; он снова и снова присасывался к картонной упаковке. Молоко текло в рот чересчур медленно. Через несколько футов Гарольд вынужден был остановиться, чтобы исторгнуть его наружу. Он не переставая думал о той поре, когда от них ушла мама.
Упаковав чемодан, она лишила Гарольда не только своего смеха, но и общества единственного человека, превосходящего его ростом. Джоан сложно было бы назвать нежной и заботливой, но она, по крайней мере, занимала промежуточное положение между сыном и облаками. Тетушки одаривали его сладостями, останавливались порой, чтобы ущипнуть за щеку или даже спрашивали его мнения, хорошо ли сидит платье, но окружающий мир в одночасье утратил контуры, и Гарольд уклонялся от их ласк.
«Не сказать, чтоб он был чудак, — говорила тетушка Мюриэль. — Но он все время отводит глаза».
Гарольд дошел до Бикли, где, по заверениям путеводителя, можно было посетить небольшой замок красной кирпичной кладки, приютившийся на берегу реки Экс. Однако встреченный им длиннолицый человек в оливкового цвета брюках обескуражил Гарольда новостью, что эта книжка безнадежно устарела. И, если его не привлекает роскошно обставленная свадьба или театрализованный уикенд с загадочным убийством, он может посетить Бикли-Милл, где в ремесленно-сувенирной лавке найдет то, что больше соотносится с его вкусом и кошельком.
В лавке Гарольд долго разглядывал стеклянные брелоки, лавандовые саше и целую подборку кормушек для птиц — изделия местных резчиков, но ни одна из безделушек не поразила его воображения, не показалась ни привлекательной, ни тем более необходимой. Гарольд опечалился. Он уже хотел уйти, но в магазинчике он был единственным покупателем, а продавщица не сводила с него глаз, поэтому пришлось купить хоть что-нибудь. Из лавки Гарольд вышел с четырьмя ламинированными подставками под горячее для Куини с изображениями видов Девона. Для жены он приобрел шариковую ручку, которая при нажатии при письме тускло отсвечивала красным, так что Морин, если бы вдруг ее посетило такое желание, могла бы писать в темноте.
