«Скучно, как в треклятом Истборне»… Морин нарочно выделила это слово, и оно прозвучало осквернением из ее уст.
Голоса за соседним столиком отвлекли его от воспоминаний. Супруги перешли на повышенные тона. Гарольду хотелось как-нибудь улизнуть, но в перепалке не возникало ни малейшей паузы, когда он мог бы встать и, извинившись, тихо уйти.
Женщина, любившая Джейн Остин, спрашивала:
— Думаешь, так приятно было торчать здесь со сломанной ногой?
Ее муж уставился в карту, будто вопрос был обращен не к нему, а она продолжала, не обращая внимания на его безразличие:
— Я больше нипочем сюда не поеду.
Гарольд был бы рад, если бы она прекратила. Он был бы рад, если бы муж улыбнулся ей или взял ее за руку. Он подумал про них с Морин, про годы молчания в доме номер тринадцать по Фоссбридж-роуд. Не возникало ли и у Морин подчас желания взять и высказать во всеуслышание правду об их браке? Такая мысль раньше не приходила ему в голову, и она так растревожила Гарольда, что он не заметил, как вскочил и направился к двери. Супружеская чета, кажется, даже не заметила его ухода.
Гарольд остановился в маленькой гостинице, где пахло центральным отоплением, вареными гусиными потрохами и освежителем воздуха. Все его тело гудело от усталости, но, распаковав пожитки и осмотрев мозоли, он присел на кровать, не зная, чем заняться. Он чувствовал себя слишком взбудораженным, чтобы уснуть. На первом этаже передавали ранний вечерний выпуск новостей. Морин, наверное, тоже смотрит, пока гладит белье. Он еще посидел, слушая и ничего не слыша, утешаясь осознанием, что, по крайней мере, хоть в этом они едины. Ему вспомнилась чета из ресторана, и Гарольд вдруг так затосковал по жене, что уже не мог думать ни о чем другом. Если бы он тогда все переиграл, могло ли теперь быть иначе? Что, если бы он распахнул тогда дверь в гостевую комнату? Или заказал тур за границу? Но Морин никогда бы не согласилась… Ее слишком пугала невозможность поговорить с Дэвидом, нельзя было пропустить его приезд, которого она так ждала.
Вспомнилось и другое. Первые годы их супружества, еще до рождения Дэвида, когда Морин выращивала овощи в огородике на Фоссбридж-роуд и поджидала Гарольда после работы на углу возле пивоварни. Они вместе шли домой, иногда сворачивая к набережной, или останавливались у причала и смотрели на корабли. Морин сшила из матрасного чехла занавески, а из остатков — платьице-балахон. И пристрастилась выискивать в библиотеке какие-нибудь новые рецепты для готовки. Пошли запеканки, карри, спагетти, фасоль. За ужином она расспрашивала Гарольда о приятелях из пивоварни и об их женах, хотя, когда доходило до Рождества, они всегда оставались дома.
Он вспомнил, как любовался на Морин в ее красном платье с веточкой остролиста, приколотой к воротничку. Если прикрыть глаза, можно было бы, наверное, даже припомнить исходивший от нее сладостный аромат. Они пили в саду имбирное пиво и смотрели на звезды. «Зачем нам кто-то еще?» — вопрошали они по очереди.
Он вспомнил, как она, держа сверток с их новорожденным сыном, предложила Гарольду его подержать. Он не решился, и она улыбнулась: «Почему ты не хочешь его взять?» Гарольд ответил, что ребенок больше привязан к ней и, кажется, даже сунул руки в карманы.
Как же получилось, что обстоятельство, некогда вызывавшее у Морин улыбку и желание склонить голову Гарольду на плечо, через много лет стало источником такого возмущения и злобы? «Ты никогда не брал его на руки! — орала она, когда их ссоры доходили до критической точки. — За все его детство ты ни разу даже не дотронулся до него!» Строго говоря, это было не совсем так, что он и заметил ей в скобках, хотя в сущности Морин была права: Гарольд страшился брать на руки собственного сына. Но почему же раньше она могла это понять, а спустя годы перестала?
Он задался вопросом, мог ли бы Дэвид навестить ее теперь, когда его отец удалился на безопасное расстояние.
Сидеть взаперти, ломая голову над подобными вещами, и предаваться бесчисленным сожалениям показалось Гарольду слишком мучительным. Он потянулся за курткой. За окном над хлопьями облаков висела убывающая луна. Женщина с ярко-розовой шевелюрой, заметив Гарольда, перестала поливать цветочные кашпо и уставилась на него, как на пришельца.
