— И мы тоже! — закричали мы.
— И вы тоже, — басом сказал Коля Матюшин и покраснел.
— Что тоже? — удивилась Маргарита Васильевна.
Коля почему-то ужасно смутился, махнул рукой и сел, а этот Апологий — он сел справа от меня за соседнюю парту, — выпучив свои масляные глазки, очень вежливо сказал:
— Он хотел сказать, — и он показал на Колю, — что вы тоже стали большие, здоровые и красивые…
Колька погрозил этой трясучке кулаком, а Маргоша засмеялась.
— Ну что ж, спасибо, — сказала она.
И все тоже засмеялись. А между прочим, наша Маргоша и верно большая, здоровая и красивая. Русая коса вокруг головы, румянец во всю щеку, а главное, очень добрая и умная. Я не помню, чтобы она на кого-нибудь крикнула или просто, как говорят учителя, повысила тон. (У нас была одна учительница, которая так и говорила, когда сердилась: «Вы хотите, чтобы я повысила на вас тон?») Не помню, чтобы Маргоша читала кому-нибудь нудные нотации, как некоторые. А вот умела сказать как-то, что все сразу становилось понятно — и какой ты хороший и какой ты ужасно, ужасно плохой. И действительно, становилось очень стыдно, если ты оказался плохим, и очень радостно, если ты был хорошим. И потом ей совершенно невозможно было врать. Она только посмотрит, улыбнется как-то грустно и, между прочим, немного презрительно, и ты готов хоть сквозь землю провалиться…
— Ну ладно, — сказала Маргарита Васильевна, — давайте поговорим, как мы будем жить, товарищи семиклассники. Это «товарищи семиклассники» она сказала так торжественно, что мы все стали ужасно гордыми.
— Отлично будем жить! — крикнул Гриня Гринберг и встал. — Как мы будем жить? — спросил он нас и поднял руку. Он махнул рукой, и мы все гаркнули:
— Отлично!
— Вот и прекрасно, — сказала Маргоша, — значит, нам и собрание проводить вроде незачем. Пойдемте погуляем.
— У-р-ра! — завопили все, но тут встал Г. А.
— Безусловно, мы пойдем и погуляем, — сказал он, — но все-таки мне кажется, что некоторые организационные вопросы мы должны решить сейчас.
— Правильно, — сказали хором Зоенька и Юлька.
Они всегда кричат «правильно», что бы ни сказал Г. А.
— Какие вопросы, Гера? — спросила Маргоша.
— Ну как же, Маргарита Васильевна, — сказал Гера немного даже укоризненно, — вы всегда говорили, что мы должны быть организованными.
— Говорила, — сказала Маргоша и чуть прищурилась.
Я еще давно заметила: когда она так прищуривается — значит, ей что-то непонятно или не нравится.
— А-а! Я поняла. Действительно — мы уже седьмой. Ответственность соответственно повышается. Мы должны переизбрать наши органы самоуправления. Так я тебя поняла, Гера? — Она сказала это очень серьезно, но мне показалось, что в глазах у нее скачут какие-то веселые зайчики.
— Так, — твердо сказал Гера.
— Он слагает с себя полномочия, — услышала я шипящий голос справа. Апологий! Ну… он получит!
Маргоша кивнула своей красивой головой, встала из-за стола и присела к Веньке на самую заднюю парту. Венька, как зверек какой-то, шарахнулся…
— Гера, начинай собрание, — сказала Маргоша.
Г. А. вышел и встал за учительский стол.
Я должна кое-что объяснить. Наша Маргоша отличная учительница, она знает свой предмет так, что мы, и даже самые умные из нас — Г. А., Гриня Гринберг, Зоенька, как ни странно, Петька Зворыкин (он математик), Коля и… мы всегда немного теряемся, когда она задает нам вопросы, между прочим, по программе, но зато нам всегда очень интересно.
Она почему-то преподает географию. Я бы хотела, чтобы она преподавала литературу. У нас литераторша так себе. «Что хотел сказать Пушкин этим своим стихотворением?» А я не знаю, что он хотел сказать. Да и никто, наверно, толком не знает. Сам Пушкин, наверно, не думал, что его будут проходить в школах. Мало ли что он хотел сказать! А вот читаешь его и совсем не думаешь, что он хотел сказать. Он сказал — и все. И все понимаешь. Ну, не очень-то и не всегда, но главное все-таки понимаешь… Папа о Пушкине вообще не может говорить спокойно.
— Я засыпал под Пушкина и просыпался под Пушкина, — говорит он. — И вот сейчас мне много лет, а я помню, как мама читала мне на сон грядущий «Руслана и Людмилу»… «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…» И если ты будешь знать Пушкина — тебе захочется знать все!
