— Прощайте, Максвелл Сим, — сказала она. — И постарайтесь не сердиться на тех людей, которые думают, что знают вас лучше, чем вы сами себя знаете. — С этими словами она двинула прочь.
Я постоял немного в растерянности, а потом бросился ее догонять:
— Лиань!
Она резко остановилась, обернулась:
— Да?
Не соображая, что делаю, — соображать я был не в состоянии — я схватил ее, обнял и со всей силы, яростно, прижал к себе. Я держал ее так крепко, что она не могла пошевелиться. И наверное, едва дышала. Я держал ее так… не помню, как долго. А потом оглушительно, судорожно, так что меня прошибло насквозь, всхлипнул и, уткнувшись ртом в ее волосы, рыдая, зашептал:
— Это тяжело. Страшно тяжело. Знаю, мне от этого никуда не деться, но никогда еще мне не было так тяжело…
Я почувствовал на груди ее ладонь, Лиань отталкивала меня, сначала мягко, потом настойчивее. Разжав руки, я отступил назад, вытер слезы и отвернулся: пристыженный; потерпевший крушение; лишенный всего, что у меня было.
— Вы уже почти справились, Максвелл. Почти справились. — Она погладила меня по руке и снова, уже окончательно, зашагала прочь, окликая на ходу своих девочек.
На пляже я просидел до заката.
Было любопытно наблюдать, как меняются краски на небе. Я впервые это видел. Серое медленно превращалось в серебристое, когда облака начинали рваться и пропускать блики уходящего солнца. Но довольно скоро они вспыхнули золотистым свечением и распались, удаляясь друг от друга все дальше, а солнечный свет слабел и угасал, пока небо не прочертили бледно-красные и голубые полосы. Люди по-прежнему приходили на пляж и уходили. Но в бассейне больше никто не купался. Длинный день потихоньку сворачивался.
Я уже скучал по Лиань. Уже терзался мыслью, что больше никогда ее не увижу. И по отцу я тоже скучал. Надо было ехать к нему — в конце концов, мне совсем скоро, буквально через пару часов, лететь в Лондон, — но что-то мешало. Я сидел как парализованный. Впрочем, настоятельной необходимости торопиться к отцу не было, ведь он возвращается в Англию. Скоро мы будем проводить много времени вместе — и хорошо проводить.
Но не мог же я сидеть на пляже до скончания веков. Я бы опоздал на самолет, кроме всего прочего. Пора было подниматься со скамьи. Но я чувствовал, что сперва должен кое-что сделать.
Мне было необходимо поговорить с одним человеком — срочно, немедленно. Необходимо позарез и даже более позарез, чем тогда, когда я в подпитии мотался по Кернгормским горам и вокруг свирепствовала метель, а мой мобильник разрядился.
Сейчас-то с телефоном все было в порядке.
Так что же удерживало меня?
Я был как Яньмэй, когда она стояла на бортике бассейна, собираясь с духом, чтобы нырнуть. Но в отличие от нее, я знал, что меня ждет, как только я нырну, как только наберусь мужества это сделать, — прохладная свежесть воды, неведомое прежде ощущение внутреннего покоя, чувство свободы…
Ты почти справился, Макс. Почти справился.
Который час в Лондоне? Разрыв во времени свелся к сущей ерунде за последнюю неделю. Британия перевела стрелки на час вперед в преддверии лета, а Австралия — на час назад в преддверии зимы? Или все наоборот? Ладно, какая разница. Итак, если в Сиднее сейчас пять часов, то в Лондоне… очень раннее утро. Слишком рано, чтобы звонить кому-нибудь? Трудно сказать. Для этого звонка конкретное время не имело никакого значения. Либо ему обрадуются, либо нет.
Я вынул телефон. Пробежался по списку номеров, пока не увидел нужное имя. Глубоко вдохнул и нажал кнопку вызова.
Длинные гудки звучали целую вечность. Он не ответит. Но он ответил.
— Алло? — сказал я. — Алло, это Клайв?
— Да-а. Боже правый… неужели это Макс?
— Точно. Я разбудил вас?
— В общем, да, разбудили, но ничего страшного. Пустяки. Это замечательно, что вы позвонили.
Одерните меня, если повторяюсь… но разве я не говорил вам, что первое, что я нахожу привлекательным в человеке в девяти случаях из десяти, это его голос?