Когда появился проект установки подводного кабеля между Европой и Америкой в 1853 году, один из выдающихся авторитетов по физике, Бабине, член Института, писал в "Revue des deux Mondes": "Я не могу серьезно отнестись к этой затее; одной теории течений достаточно, чтобы доказать полную невозможность установить подобное сообщение, если даже не принимать в расчет токов, которые устанавливаются сами по себе в длинном электрическом проводе и которые очень чувствительны в коротком сообщении между Довером и Калэ. Единственное средство соединить Старый Свет с Новым — это установить сообщение через Берингов пролив, или же через острова Фероэ, Исландию, Гренландию и Лабрадор (!)".
В Англии Королевское общество отказалось в 1841 году напечатать крайне важный доклад знаменитого Джуля, изобретшего вместе с Май-ером термодинамику; а Томас-Ионг, открывший вместе с Френелем световые волны, был поднят на смех лордом Брумом.
В Германии тот же Майер, увидев, с каким насмешливым скептицизмом официальные ученые встретили его бессмертное открытие, усомнился в самом себе и выбросился из окна (к счастью, оставшись при этом в живых). Немного позже академики встретили его с распростертыми объятиями. Знаменитого электрика Ома соотечественники-немцы принимали за сумасшедшего.
А как не помнить нам, астрономам, как было встречено изобретение телескопа!
Подобных примеров можно насчитать до бесконечности… Прибавлю слова одного известного писателя, занимавшегося историей этих явлений: "Такие скептики, такие тормозы встречаются всюду, во всех отраслях общественной деятельности, в науке, в искусстве, в промышленности, в политике, в администрации и т. д., они приносят даже некоторую пользу в своем роде: это просто вехи, которыми намечается путь прогресса".
Огюст Конт и Литтре, по-видимому, определили окончательный путь для науки, ее "позитивистское" направление. "Будем допускать только то, что мы видим, к чему прикасаемся, что слышим, — словом, что действует непосредственно на чувства: нечего стараться познавать непознаваемое", — уже полстолетия этот принцип составляет руководящее правило для науки.
Но вот в чем дело. Анализируя впечатления наших чувств, мы убеждаемся, что они нас очень часто обманывают. Мы видим, что солнце, луна и звезды вращаются вокруг нас, — это неверно. Нам кажется, что солнце поднимается над горизонтом, — в сущности, оно под ним. Мы слышим гармоничные звуки, — на деле же воздух переносит лишь волны, беззвучные сами по себе. Мы любуемся эффектом света и красок, оживляющих в наших глазах роскошное зрелище природы, — на деле нет ни света, ни красок, а есть только бесцветные колебания эфира, которые, поражая наш оптический нерв, дают нам ощущение света. Мы обжигаем себе ногу на огне, — только в мозгу нашем отражается ощущение боли. Мы говорим о холоде и жаре, — во вселенной нет ни холода, ни жары, а только одно движение. Итак, наши чувства обманывают нас насчет действительности. Ощущение и действительность — две вещи разные.
Но это еще не все. Наши жалкие пять чувств вдобавок еще и недостаточны для познания окружающего. Они позволяют нам ощущать лишь самое незначительное число движений, составляющих жизнь вселенной. Чтобы дать об этом понятие, повторяю то, что я уже писал в своей книге "Lumen". Между последним акустическим ощущением, воспринятым нашим ухом благодаря 36850 колебаниям в секунду, и первым оптическим впечатлением, воспринятым нашим глазом посредством 400 000 000 000 000 колебаний в продолжение той же единицы времени, мы ничего не можем ощущать. Это — огромный промежуток, в котором наши чувства бездействуют. Будь у нас другие струны на нашей лире — десять, сто, тысяча, — то гармония природы передавалась бы нам более полно, приводя эти струны в колебание. Следовательно, с одной стороны, наши чувства обманывают нас, а с другой — их свидетельства недостаточны. Значит, ими нечего особенно гордиться и выставлять в качестве отправного принципа какую-то мнимую "позитивную философию".
Конечно, нам поневоле приходится пользоваться тем, что мы имеем. У нас всего один светоч, да и тот неважный; но потушить его значило бы остаться совсем в потемках. Напротив, — надо установить в принципе, что разум, или, если угодно, суждение всегда и во всем должны быть нашими руководителями. Вне этого ничего нет. Но не будем замыкать науку в тесный круг. Возвращаюсь опять к Огюсту Конту, потому что он — основатель новейшей школы и является одним из выдающихся умов нашего века. И тем не менее он ограничивает сферу астрономии тем, что было известно в его время. Но это просто нелепо. "Мы еще постигаем, — говорил он, — возможность изучить форму светил, их расстояние от Земли, — их движения, но нам никогда не удастся изучить какими-либо средствами их химический состав". Знаменитый философ умер в 1857 году. А пять лет спустя спектральный анализ как раз познал химический состав светил и распределил звезды по классам, соответственно их химическому составу. Ведь точно так же астрономы XVII столетия упорно утверждали, что может существовать только семь планет. Но что было неизвестно еще вчера, становится истиной завтра.
