По справедливости, однако, не надо забывать, что все эти обструкции, тормозы и сопротивления отчасти извинительны. Ведь вначале никогда не бываешь уверен в реальности и ценности вещей новых. Первые пароходы ходили плохо и были хуже парусных судов. Первые газовые рожки светили прескверно и вдобавок воняли. Первые проявления электричества были как-то несуразны. Железные дороги сбивали с толку. Зачастую новые явления, малоизвестные, необъяснимые, кажутся сбивчивыми, смутными, трудно поддающимися анализу. Какие затруднения должен был вынести животный магнетизм, прежде чем достиг положения научной истины! Как возмутительно эксплуатировали его шарлатаны, потешаясь над легковерием публики! В магнетических явлениях, как и в спиритических, практиковалось множество обманов, надувательств, гнусного фокусничества, не говоря уже о глупцах, плутующих с целью "позабавиться". Вот почему можно отчасти извинить осторожность людей науки.
Недавнее открытие рентгеновских лучей, открытие такое невероятное и странное по его существу, должно было бы просветить нас насчет крайней ограниченности поля наших обычных наблюдений. Видеть сквозь непрозрачные предметы! Проникнуть глазом внутрь запертого сундука! Различать кости руки, ноги, туловища сквозь плотные ткани тела и одежду! Подобное открытие, бесспорно, идет вразрез с известными до сих пор истинами. Этот пример, несомненно, является одним из самых ярких и красноречивых доводов в пользу той аксиомы, что наука не должна утверждать, будто действительность останавливается на границе наших знаний и наших наблюдений.
А телефон, передающий речь не путем звуковых волн, а путем электрического движения! Если бы мы могли переговариваться при помощи звуковой трубы между Парижем и Марселем, то нашему голосу потребовалось бы три с половиной минуты, чтобы дойти до назначения; столько же понадобилось бы и тому, с кем мы переговариваемся. Так что на слова: "Кто говорит?", брошенные в телефон, ответ был бы получен только через 7 минут. Этого на самом деле нет, и телефон настолько же "нелеп", как и Х-лучи, с точки зрения наших прежних понятий, какими они были до этих открытий.
Я уже говорил о пяти органах, или вратах, сквозь которые мы воспринимаем впечатления: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Эти пять врат доставляют нам весьма ограниченный доступ во внешний мир, в особенности последние три. Ухо и глаз проникают еще довольно далеко, но, в сущности, почти один только свет приводит нас в общение со вселенной.
Мы живем в пространстве с тремя измерениями. Существа, которые жили бы в пространстве с двумя измерениями, например, на поверхности круга, на плоскости, знали бы геометрию только о двух измерениях; они не могли бы перейти через линию, ограничивающую круг или квадрат, и были бы заточены в этих пределах, не имея возможности выйти оттуда. Дайте им третье измерение со способностью двигаться в нем — тогда они просто перешагнут через ограничивающую их линию, не прервав и даже не коснувшись ее. Шесть поверхностей закрытого покоя (четыре стены, пол, потолок) держат нас в заключении; но допустим существование четвертого измерения, присвоив себе способность жить в нем: мы выйдем из своей тюрьмы с такой же легкостью, с какой человек перешагнул бы через линию, начертанную на земле. Мы не в состоянии представить себе этого измерения, точно так же, как человек, живущий в плоскости, не мог бы представить себе кубического измерения. Однако мы не в праве утверждать, что такового не существует.
Есть даже в обычной природе известные явления, способности и чувства, непонятные для человека. Как могут ласточки и перелетные голуби находить свои старые гнезда? Как может собака вернуться домой за несколько сот верст по дороге, никогда ею не виданной? Как удается змее проглатывать птичку, а ящерице — приманивать бабочку, и т. д.?
В другой своей книге я показал, что обитатели иных миров должны быть одарены чувствами совершенно иными, чем наши.
Мы не знаем ничего абсолютного. Все наши суждения относительны, следовательно, несовершенны и неполны. Поэтому научная мудрость требует, чтобы мы были очень сдержанны в своих отрицаниях. Мы имеем право быть скромными. "Сомнение есть доказательство скромности", — скажем мы словами Араго, и оно редко вредило успеху наук. Но нельзя сказать того же о недоверчивости.
