– Будда! Будда! – послышались крики на берегу.
И вся толпа, как один человек, отхлынула от берега.
«Духи» беспрепятственно подошли к самым ступеням. Робер приколол ножом к одной из них карточку с надписью: «Корсар Триплекс». Потом медленно поднял свое электрическое копье. Сверкнула ослепительная молния, запахло огнем, резкий треск пронесся над берегом, толпа распростерлась ниц. А когда самые смелые подняли головы, на воде никого уже не было. Только карточка, приколотая к ступени, да несколько обгоревших досок на крыше навеса свидетельствовали о появлении духов.
* * *
В тот же вечер все английские газеты и власти Сингапура были извещены о необычайном событии, и пока чиновники, встревоженные и перепуганные, обменивались телеграммами с Лондоном, судно № 2 быстро шло к Борнео, и Арман весело рассказывал в салоне об их прогулке и уверял, что ему было очень приятно прослыть посланником Будды.
В адмиралтействе все чуть не посходили с ума. Как всегда, почти одновременно пришли три телеграммы, извещавшие о появлении корсара в трех разных местах, в Танталаме, на дне Петчилийского залива и в Гонолулу, столице Гавайских островов. Был созван чрезвычайный совет, отчет о котором на другой день появился в «Таймс», «Телеграф», «Морнинг ньюс» и других газетах. Статьи в газетах в общем высказывали следующее соображение:
«Очевидно, намерение корсара Триплекса состоит в том, чтобы привлечь к себе внимание, не нанося никакого вреда Англии. Что же препятствует дать удовлетворение этой загадочной личности? Поэтому уже разосланы указания Тихоокеанской эскадре, чтобы она собиралась у Золотого острова (архипелаг Кука), где знаменитый корсар назначил ей свидание. В недалеком будущем мы будем в состоянии выяснить тайну, так долго волнующую общественное мнение. С сегодняшнего дня мы посылаем на Тихий океан специального корреспондента, чтобы иметь возможность своевременно извещать обо всем наших читателей».
В самой середине бухты Гайа у острова Борнео на якорях стоял британский стационер крейсер «Шелл», слегка раскачиваясь от легкой зыби, набегавшей с моря.
На борту царила невыносимая скука. Крейсирование затянулось на шесть месяцев, ни разу не ознаменовавшись чем-нибудь замечательным, и грозило так же закончиться, капитан и старший офицер, стоя на мостике, ворчали от скуки.
– Ну скажите, мистер Бэтхерст, – негодовал капитан. – Ну разве это не потерянное для службы и карьеры время?! Ну за что нас будут производить в чины, давать повышения, когда мы шестой месяц киснем в этой трущобе? А другие в это время будут хватать награды.
– Что поделаешь? Судьба! – меланхолически замечал старший офицер.
– Развлечений никаких не позволяют. Да, даже на берег можно сходить только по делам службы.
– И все из-за этих проклятых даяков!
– Что делать? Уж очень они лакомы до мяса белых.
– И дураки же! Ну неужели можно променять сочный, вкусный ростбиф на филей матроса?
– Да уж, стоянка!
– А главное, толку-то никакого! Ну зачем мы здесь стоим? Не давать малайцам пиратствовать. Легко сказать! А что им больше делать? Ведь они считают бесчестным держать в руках какое-нибудь другое оружие, кроме кинжала, и заниматься производительным трудом. Самое разбойничье племя!
– Вы совершенно правы, капитан Мюррей.
– Да ведь они смеются над нами! Ну как мы угонимся за их лодчонками, за этими гуво, если к берегу не подойдешь из-за рифов, а по рекам всюду мели? Вы слышали, что сказал этот торговец, который приезжал вчера? Я ему показывал «Шелл». Смею вам сказать, что это одно из лучших судов ее величества.
При этих словах капитан отдал честь.
– Помните, что он ответил? – продолжал он. – Я даже рассердился. «Прекрасный корабль, только плавать на нем нельзя, слишком у него брюхо толстое, до дна достает. Ты хорошо сделал, капитан, что на якорь стал, а то быть бы твоему кораблю на дне…» И такие вещи эти негодяи смеют говорить о лучшем в мире флоте!
– Без сомнения, лучшем!
Читатель видит, что офицеры имели полное право быть недовольными. Впрочем, иначе они не могли бы оставаться равнодушными к окружающей их природе. Бухта расстилалась дугой и, как ленивая красавица юга, нежилась в зеленой оправе тропической растительности, которая покрывала амфитеатром всю бухту. Гибкие ротанги, дикие мускатные деревья переплетались ветвями и переливались всеми тонами зелени от самого светлого до самого темного. На севере берег сливался с горизонтом, и только могучая гора Кинибалу поднимала к небу свою вершину. Сквозь прозрачные волны было видно коралловое дно, и ярко сверкавшее южное солнце обливало всю эту картину горячим золотом своих лучей. Легкий ветерок, дувший с моря, умерял тропический жар. Это была какая-то оргия света, казавшегося еще ярче на темном фоне лесной опушки.
