— Здравствуйте, сержант, — заговорила она наконец. — Сегодня утром я вновь прочла имя своего мужа в газетах. Вы, должно быть, знаете почему.
— Кое-что знаю.
— А со мной поделитесь?
— Отчасти я за этим и пришел.
Бланка повернулась. Она недавно плакала, и ее черные глаза блестели, словно озаренные внутренним светом.
— А еще зачем?
— Затем, чтобы принести вам мои глубокие извинения, — объяснял я. — Сейчас, когда все кончено, я отдаю себе отчет, насколько неделикатным выглядело мое поведение в некоторых случаях. Надеюсь, вы поймете: я действовал так во имя достижения благой цели.
— Вы вправе не только надеяться, но и рассчитывать на понимание, сержант, — поправила меня она. — И этим все сказано. Только Господь может судить о справедливости тех или иных поступков. И что же вы узнали в конце вашего многострадального пути?
Не очень удобно изливать душу, стоя на кладбище по колено в грязи. Но я принял удар на себя и рассказал ей о последних событиях, понимая, что Бланка, как никто другой, имела право о них знать. Она выслушала меня, не изменившись в лице, даже тогда, когда я не стал утаивать от нее участие Тринидада в организации убийства. Я умолчал лишь о некоторых деталях, характеризовавших степень его падения: например, о том, с каким хладнокровием он рассчитал толщину стенок свинцового контейнера, благодаря чему радиация медленно и мучительно отравляла организм Очайты изнутри, почти не обнаруживая себя во внешних проявлениях. Но Бланка, по-видимому, сделала выводы сама, потому что спросила:
— Зачем он это сделал?
Такая уж у меня профессия — иметь на все случаи жизни готовые объяснения. Может, с досады, может, из-за ненависти или от желания отомстить за публичное унижение, кто теперь знает? Сильный, здоровый человек иной раз не состоянии осмыслить, какому риску он себя подвергает, унижая более слабого соперника. Вполне вероятно, тут сыграли свою роль несколько причин: и страх перед угрозами Очайты, и деньги, и беспрецедентное давление, оказанное на него Салдиваром. Если бы мне пришлось выбирать, я остановился бы на первом варианте. Однако для Бланки я подобрал другие слова:
— В такого рода делах никогда нельзя быть уверенным до конца. Несомненно одно: ваш муж совершил преступление.
Вдова Тринидада Солера на секунду повернулась ко мне спиной. Она устремила взгляд на долину, мрачно расстилавшуюся под свинцовым небом. Дул ветер и трепал пряди волос на ее голове. Она подобрала их руками.
— Трансмутация, — сказала она вдруг, не глядя на меня.
— Простите?
— Превращение, сержант, — повторила она. — Основная задача алхимиков. Пару лет назад я переводила одну английскую книжку как раз на эту тему. Она меня поразила. Знаете, чего на самом деле добивались алхимики?
— Насколько я помню, они хотели превратить свинец в золото, — проговорил я, пытаясь нащупать связь между алхимиками и чудовищным поступком Тринидада, изготовившим для Очайты смертоносный контейнер.
— Холодно, сержант, холодно, — отклонила она. — Этого хотели плохие алхимики. Меж тем как хорошие преследовали иную цель, а именно: улучшить природу человека, а не металла. Металлы служили инструментом. Поэтому те из них, кто проявлял нетерпение и был одержим золотом, получали от своих опытов обратный эффект, они ухудшали себя. Превращение, идущее вспять.
— Извините, я не совсем понял.
Бланка заглянула мне в глаза.
— Мне не дано знать того человека, о котором вы мне рассказываете, сержант, — проговорила она. — Я выходила замуж за другого. Потом вдруг все изменилось. Полагаю, его преобразили деньги, как в давние времена золото преображало нетерпеливых алхимиков. Сейчас меня гнетут мысли о детях: вдруг завтра они зададут мне вопрос, почему я не сумела предотвратить подобное превращение, более того, даже поощряла тягу Тринидада к богатству и радовалась росту нашего состояния. Что я им отвечу? Теперь у меня дом, миллионы; даже после того, как меня основательно общиплет Министерство финансов, я останусь относительно богатой женщиной. Но у меня нет его. А он — самое драгоценное, чем я когда-либо располагала в жизни.
