Оба делали вид, что не замечают Вилька, – это называется «игнорировать». Это грозное оружие, свойственное людям высшего круга, смотреть на людей как на веши. Поверь мне, читатель, кто владеет этой способностью в высокой степени, тот непобедим. Самый большой дурак parmi nous[36] может довести до отчаяния умнейшего человека другого круга. Гошинские умело воспользовались этим оружием, которое давало им перевес над Вильком. Когда Вильк вставлял какое-нибудь замечание, оба они, взглянув на него, как на пуговицу сюртука у соседа, ни слова не отвечая, обращались к кому-нибудь другому. Между ними и Вильком сразу же возникла неприязнь, и хотя и он глядел на них как на недоумков, преимущество все же оставалось на их стороне, ибо Вильк хотя и мог бы потягаться с ними происхождением, но не делал этого, принципы ему не позволяли. Кроме того, у него было меньше терпения, – Гошинские были чрезвычайно хладнокровны. Поэтому в Варшаве их называли «дипломатами». Высокие, бледные, одетые всегда с иголочки, они действительно имели вид секретарей иностранных посольств, если не самих послов. Владислав был лучше сложен, чем Ян. «У Владзя есть свой шик», говорили о нем в семье. Именно между Владзем и Вильком и возникла вражда, причина которой в общем была простая – они разгадали друг друга.
«Этот дурак, видно, сватается к Люци», – думал Вильк.
«Удивляюсь, как этому хлеборобу позволяют разговаривать с Люци», думал Владзь.
«А она, видно, благоволит к нему», – отметил Вильк.
«А ведь она ему улыбается», – прошептал про себя Владзь.
И оба были правы, потому что она улыбалась и тому и другому, как подобает хорошо воспитанной барышне. Что Владзь добивается ее, это она отлично знала. Что у Вилька есть к ней какие-то чувства, она также знала, но не могла разобраться, что это за чувства.
После чая, когда мужчины остались одни выкурить по сигаре, Вильк, верный своим задачам, выступил некстати с какими-то хозяйственно-административными проектами. Речь шла о строительстве дороги к станции. Для почина Вильк жертвовал накопленную им сумму; он много говорил также о своей читальне и о книжках, которые там были.
– Я твердо стою на том, – говорил он, – что читальни в провинции, если будет хоть крупица доброй воли, могли бы вытеснить невежество, игру в карты, сплетни, а кроме того, многому научить – особенно книги по хозяйству. Вот почему я выписал и книги по сельскому хозяйству. Это все вещи, понятные для всех, – прошу вас, господа, принять участие в этом начинании.
Стрончек притворился, будто плачет.
– О апостол, апостол! – вопил он. – Без тебя наша округа была бы пустыней! Как там шелкопряды? Сидят на яйцах?
Вильк не отвечал.
– Так как же, господин Хлодно? – спросил он. – Вы ведь среди нас старший.
На лице у Хлодно отразилось смущение; он с удовольствием послал бы Вилька ко всем чертям, но побаивался жены, – а ей был важен английский язык.
– Когда я был молод, я тоже сочинял подобные проекты. Вспоминаю, граф В. m'a dit une fois[37]...
– Э, да здесь не в графе В. дело, – нетерпеливо прервал его Вильк.
– Но дело в том, il me semble[38], – сказал Владзь, глядя в потолок, чтобы инициатива подобных проектов исходила от всеми уважаемого человека, от кого-то, кому можно было бы доверять. Mais un homme qui a un nom et de la fortune[39] не стал бы сочинять подобных проектов. На строительство дороги, например, потребовались бы капиталы – вопрос, в чьи руки отдать эти капиталы. Впрочем, ce sont de reves[40]. У каждого из нас, крупных помещиков, достаточно своих забот.
– Ох, немало их, немало! – вздохнул Стрончек.
– Знаешь, Стрончек, может, и ты, наконец, займешься усовершенствованиями... только в чем?
Ян Гошинский усмехнулся.
– Стрончек, делай котлеты из старых жердей. Что, monsiuer Вильк, n'est-ce pas possible?[41]
– Точно так же, как делать из ослов людей, – вполне серьезно ответил вопрошаемый.
Несмотря на все свое хладнокровие, Гошинский побагровел. К счастью, вмешался Стрончек:
– О апостол, неужто и такую фабрику собираешься ты основать?
– У меня на это не хватит средств. Это должно быть гигантское предприятие. Прощайте, господин Хлодно!
