– Пойдемте, попьем кофе и побеседуем. У вас тут есть где побеседовать?
И они с Зельдеком Финном, отцом и тренером шестилетней Марицы Финн, идут пить кофе в комнате за букмекерской, с правой стороны тайного ринга, расположенного в нижнем ярусе торгового комплекса «Хаунд-Столл», Торонто.
Имело смысл ехать в Торонто, имело смысл прислушаться к совету Гаско Нучавичюса, видевшего Финн на ее первом – прошлом – выступлении и рассказывавшего о ней с горящими глазами и пеной у рта: она пришла четвертой, но учитывая, кто были первые три и как складывалась ситуация, это было – ну, словом, это стоило поездки в Торонто, на второе в жизни Марицы Финн выступление на ринге, и Нучавичюса не обманул верный глаз. Но вот папашу-тренера Нучавичюс как следует не разглядел, хотя и рассказывал, что девочку тренирует родной отец, – про это говорили много, это неслыханно практически было и невероятно, но Волчек успел за пять минут предварительной, перед рингом, беседы с папашей Финном многое понять: Финн, бывший тренер сербской сборной по гимнастике, был так страшно обломан очередной поправкой к Европейскиму акту о спортивных состязаниях и смертью жены, что с помощью единственной дочки квитался с миром, как мог. Еще в недавние времена официального спорта о нем жуткие легенды ходили: Волчек тогда едва-едва начал интересоваться гимнастикой, но и то знал, что девочек доктор педагогических наук, трижды заслуженный мастер спорта международного класса, на протяжении декады бессменный руководитель непобедимой сербской сборной, едва набиравшей средним возрастом участниц четырнадцать лет, – так вот, что доктор Финн своих подопечных за малейшее неподчинение порол по голому телу утяжеленной тренировочной скакалкой при всей команде собственноручно, – и это только то, о чем газеты писали, а о чем не писали… Сейчас, когда ближе к концу разговора Волчек попросил пригласить в комнату Марицу, девочка вошла, еще горячая и потная после выступления, со стоящими на затылке дыбом влажными волосками, такими трогательными в пронзительном свете софитов, падающем из-за двери, и уставилась на отца в явном страхе – видимо, что-то все-таки не так сделала в каком-нибудь кульбите, ни судьи, ни зрители не заметили, но пастырь, пастырь…
– Устала? – спросил Волчек участливо и спокойно; он умел с детьми почему-то, хотя своих не было; Гели все не хотела, а пора бы… Ладно, не сейчас.
Марица посмотрела на отца, доктор Финн кивнул, и Марица, что-то поняв и явно немедленно успокоившись, ответила очень серьезно, стоя по стойке смирно, слишком глубоким для своего возраста голосом (типичное деформирование связок из-за постоянно напряженной шеи; опасно при ларингитах):
– Не очень.
Волчеку понравилось; в интонации девочки чувствовалось, что она, в отличии от большинства маленьких гимнасточек, не имбецил никак.
– Что, – мрачно сказал Зельдек, – думали, мычит? Раньше я бы в интернат ее забрал, к себе же, нормально бы училась, хуйня это все, что они не учились ничему, по три языка знали к двенадцати годам, на интервью чирик-чирик – это им что было, магия? А Марцю некуда отдавать, сам учу.
– И как? – с искренним интересом спросил Волчек.
– А хорошо. Это же классика, интеллектуальное усилие после физического – отдых. Марця, что ты сейчас читаешь?
– «Поттера» – сказала девочка, не меняя напряженной позы, и прибавила поспешно: – Второго.
– Вот, – сказал Зельдек, – на классике ее ращу, нечего херню читать. В душ иди и домой, спать. Хотя ты знаешь, где нашкодила.
Марця засияла и с явным облегчением выскочила из комнаты.
– Строго вы.
– Послушайте, мистер Сокуп…
– Зовите меня «Волчек».
– Тогда и вы меня «Зельдек». Ну вот, Волчек, вы учтите, что я в процесс лезть не дам. Мне за эти две недели предлагались два спонсора, но все хотели в процесс лезть, а я этого не дам. В мире нет человека, который лучше меня знает, как делать гимнастку. И еще: не только в тренировки не лезть, в методы не лезть. Я, если что, Марцю наказываю, иногда жестко, старыми методами; но я ее люблю и иногда балую тоже. Все это – только мое дело. Вот так.
