Когда отвернулась наконец, они были уже за стеклянной стеной на другом конце полигона – сдавали оружие; Алекси поблескивал потной шерстью в белом стерильном свете, Вупи меняла обувь, прыгала на одной ножке, пытаясь совместить пол-липучки и пол-липучки. Я доволоклась до стойки и от усталости, не от злости, грохнула автомат об полку так, что Вупи едва не потеряла равновесие от неожиданности. Мальчик за стойкой смотрел на нас во все глаза, только что слюни не пускал – узнал, маленький сластолюбец, – и я улыбнулась ему вымученно, он просиял, мы с Ву и Алекси вышли в конце концов на улицу и побрели к машине, и Вупи сказала: ну что, «Поко-Локо»? – и потом, когда мы с ней бродили по длинным переходам таинственно подсвеченного салат-бара (из-за угла на меня прыгнула морковка, а Алекси уронил гриб, когда его схватил за ногу плюшевый артишок), она спросила: с тобой все в порядке? – и я сказала: «Да, со мной все в порядке» – и это была правда, я даже успела отдохнуть в машине, и мне теперь было гораздо лучше, совсем даже хорошо, и за столом Алекси изображал курицу, которая только что снесла яйцо, и я смеялась так, что не могла успокоиться, и даже из-за соседних столиков начали оборачиваться на нас, а потом я подумала: на самом деле, как я люблю их, не ее, не только ее – но их, как мне хорошо быть их, с ними быть, ездить с ними в «Маготу» и стрелять по воскресеньям, собственно, иметь семью, которую я никогда не хотела, а вот поди ж ты… Я вдруг поняла, что сейчас заплачу, и уткнулась в тарелку – и выяснила, что ничего из набранного мной в салат-баре совершенно меня не привлекает – потому что это любила, собственно, не я, а Вупи.
«аууууууууу!
Где ты ходишь с позавчера?
не могу дозвониться
я нервничаю сильно, пожалуйста, найдись
после твоей ангины мне все время представляется, что ты там совсем один и лежишь при смерти
мне очень не нравится эта картина
прочитаешь – пожалуйста, немедленно позвони мне
я тебе почти жена или кто?»
Понял, что если сейчас прямиком пойду домой, то добром не кончится: не могу себе представить, – думал, пока шел до «Кофе-чая» на Смоленской, – что именно я сейчас могу натворить, но что-нибудь такое, что еще долго придется расхлебывать, – нет, увольте. Сейчас не стоило видеть ни Адель, ни тем более Еввку. Так был зол, что на старуху у перехода рявкнул: «Идти будем???» – aж подпрыгнула, бедная, – но мне даже стыдно не стало: попрыгунья, блин!!! В «Кофе-чае» начал с того, что уронил комм и наорал на официанта – ну, не наорал, конечно, но таким тоном сказал: «А я думал, вы решили вовсе меня не обслуживать…» – что бедный мальчик аж позеленел весь. Ладно, бог с ним.
Значит, завещание, и, значит, завещание, и, значит, завещание… Завещание. Я не мог представить себе, что у Лиса было завещание, но если бы мне сказали: представь себе, что у Лиса есть завещание, – как ты думаешь, кому переходит все то, что принадлежит ему? – я бы немедленно сказал: мне. Я бы ни на секунду не усомнился, что – мне, мне, мне, потому что я же его брат! Я же брат его, я же его брат, я! Да что бы ни случалось между нами – а мне доводилось даже смерти его хотеть, да, сейчас стыдно так говорить, но ведь правда! – что бы ни случалось, я всегда его любил, любил так, как брату положено любить брата, и спроси меня: Виталик, если тебя не станет, кому должны отойти твои сбережения? – я, не будь у меня Еввки, без размышлений сказал бы: «Моему брату». И когда мне позвонил Цви Коэн и сказал, что у моего брата было завещание и что он хотел бы встретиться со мной у себя в офисе, я едва не заплакал от умиления и сутки думал: все-таки при жизни мы всегда поддерживали друг друга, и с его смертью ничего не изменилось, – и когда сегодня я пришел к этому белобрысому денежному мешку, восседающему в кресле, которое стоит дороже, чем вся мебель в моей квартире, он сообщил мне, что пятьдесят процентов суммы, находящейся на счету моего брата после покрытия некоторых формальных банковских обязательств и продажи его квартиры, уходит в Израиль этой его бляди, а вторая половина («что составляет около шестидесяти тысяч азов, мистер Лисицын») будет положена на счет моей дочери под 7,1 процент годовых вплоть до ее совершеннолетия. То есть на шестнадцать лет.
