Вдали заблестели огоньки, и Арман понял, что приближается к ферме Жана Дюплесси. Ничего, нужно только пройти ферму, а там он приляжет прямо в поле. Хотя бы на несколько минут, пока не схлынет эта непонятная тяжесть. Арман заметил свет в одном из окон на втором этаже усадьбы Дюплесси. Свет пробивался из окна спальни Сесилии Дюплесси. Интересно, что она делает, подумал Арман. Должно быть, готовится ко сну. Расчесывает перед зеркалом длинные черные волосы, а сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивают маленькие розовые сосочки.
Арман громко расхохотался, а потом, когда усадьба осталась позади, сошел с дороги, бросился ничком на землю и захохотал еще громче.
И Бержероны и Дюплесси уже как-то привыкли, что Арман ухаживает за Сесилией, и ожидали, что, после того как сыграют свадьбы его старшие братья, обвенчаются и Арман с Сесилией.
Вот потеха, думал Арман, перевернувшись на спину и разглядывая переливающееся небо. Маман, папа, братья, мистер и миссис Дюплесси, да и все в Сент-Терезе свято убеждены, что Сесилия настоящий ангел во плоти. И куда они все смотрят? Арман раскусил ее с первого взгляда.
Глаза у Сесилии Дюплесси были такие же черные, как и волосы, а нежная белоснежная кожа почему-то напоминала Арману взбитые сливки, которыми мама украшала свежевыпеченные хрустящие лимонные пирожки. Ростом Сесилия не вышла, в отличие от девушек из семьи Бержеронов. Ее макушка едва доставала Арману до подмышки. Несмотря на ангельскую внешность и девственность Сесилия обязалась сохранить девственность до первой брачной ночи, Сесилия, будь на то ее воля, давно бы покончила с невинностью. Маленькая Сесилия Дюплесси не только сама сгорала от желания, но и любила дразнить мужчин. Если она не образумится и не научится вести себя осторожнее, в один прекрасный день ее непременно изнасилуют. Бог свидетель — Арман сам несколько раз едва-едва удержался.
Арман сел, но небо вдруг угрожающе качнулось, и ему пришлось упереться в землю обеими руками, чтобы не упасть.
Если Сесилия не образумится, а немцы войдут в Канаду…
Арман отбросил тревожные мысли и снова осторожно улегся на спину.
Но мысли о Сесилии не покидали его. Арман вспоминал, как она поглядывала на него краешком глаза, как розовела ее кожа, когда они отплясывали кадриль. Он вспоминал, как обнимал ее за тонкую талию, как его рука незаметно кралась вверх, пока не прикасалась к ее груди, а Сесилия делала вид, что не замечает.
Да, Сесилия — настоящая бесовка, огненная, страстная. В промежутке между танцами ничего не стоило вывести ее из ратуши и увлечь на душистую лужайку, где можно блыо делать с ней все, что душе угодно.
Арман вдруг ясно увидел, как Сесилия лежит на траве, но только рядом с ней почему-то не он. Не Арман. Рядом с ней незнакомец. Немецкий офицер в черном мундире с золотыми галунами и нашивками, рыжеволосый, с золотистой кожей, с длинными тонкими руками. Арман не выдержал. Он подавился и его жестоко вырвало, но даже лежа в холодном липком поту, он не мог избавиться от сладостных видений о Сесилии.
Вот ее маленький жаркий язычок, словно змейка кружит у него во рту, и только пылкими глубокими поцелуями Арман пытается заглушить громкие страстные возгласы. Арман прекрасно изучил, что они означают, и отчего они зарождаются.
Нужно долго, порой мучительно долго целовать Сесилию, перебирая руками ее пышные, черные как смоль волосы, и тянуть, сильно тянуть за них, чтобы Сесилия начала хныкать и поскуливать. Лишь тогда она позволяла Арману расстегнуть корсаж и высвободить тугие груди. Она вскрикивала, не переставая:
— Сильнее! Целуй сильнее! Теперь руками! Оо-о, не останавливайся!
Сесилия обожала, когда Арман ласкал ее мягкий, округлый животик. Она наслаждалась, когда язык Армана проникал в пупочную впадинку, когда Арман любовно покусывал нежную кожу, медленно пробираясь ниже и ниже.
— Не останавливайся! Прошу тебя, не останавливайся! Еще!
И вдруг:
— Хватит! Ты меня слышишь? Прекрати немедленно! Поди прочь!
О, как белеют ее руки в лунном свете, когда Сесилия поправляет растрепавшиеся волосы. Как блестят в отраженном свете ее зубки, когда бесстыдница заливисто хохочет. А потом говорит:
