Дурацкий день. Сначала бандиты, появившиеся там, где по всем расчетам их быть не должно, потом Леша Бойко… а теперь эта непонятная, непривычная для него в такие минуты нерешительность. Ломов нервно осмотрелся, пошарил глазами по двору. Он не знал, что ищет. Но что-то надо было сделать, все равно что, но только не стоять вот так в бездействии. У него даже мышцы заныли призывно. Встряхивая руками, как боксер перед боем, он пружинисто прошелся по двору. У крыльца дома стремительно развернулся, словно на строевом смотре. Подошел к сараю и тут увидел чурбак, на котором колют дрова, а на нем топор, чуть покрытый ржавчиной, но мастерски отточенный. Он наклонился, взял топор, поиграл им в руках, словно примеряясь, привыкая к нему. Огляделся в поиске дров, увидел неподалеку поленце, шагнул к нему — и выскользнул тут топор из его рук, перевернулся в воздухе и шмякнулся топорищем прямо на ногу. Тупой болью ожгло пальцы. Не сдержавшись, носком сапога он поддел топор и яростно отшвырнул его к сараю. Тот пролетел с метр и с грохотом ударился о стенку. За тонкой перегородкой всполошенно закудахтали куры. Ломов внимательно посмотрел на сарай, потом на топор, потом перевел взгляд себе на ногу и вдруг рассмеялся…
…Артюхин никак не мог вспомнить лицо отца. Он не хотел смотреть фотографию, что под черным бантом висела на стене. Он силился нарисовать родное лицо в воображении и не мог. Никак не мог. После того как он увидел отца на столе в горнице — высохшего, окаменевшего, чужого — в одночасье стерлись в памяти его живые глаза, низкий усмешливый голос, тяжелая походка. Представить все это Артюхин уже не мог. Он просто знал, что у отца были живые глаза, низкий голос… За месяц до смерти, будто предчувствуя ее, он наказывал сыну в письме, написанном коряво, неровными строчками, но на редкость грамотно: «Если со мной случится что, всяко, сын, может быть, помни, что ты у нас один, и жизнь, и радость благополучия матери на твоей совести останется. Помни!»
Он все-таки поднял глаза к фотографии, проговорил тихо: «Я помню, отец». Он встал из-за стола, толкнул дверь в комнату матери.
— А я уж хотела звать тебя, — увидев сына, сказала женщина. Она сделала слабую попытку улыбнуться краешком губ, но не получалось. — Я плохо слышу, но мне кажется, я различала голоса. У нас гости?
— У нас гости, — ответил Артюхин, внимательно разглядывая мать, будто видел ее впервые.
Они помолчали с полминуты.
— Помоги мне выйти на улицу, — неожиданно попросила женщина. — Я устала все время смотреть в потолок.
— Тебе нельзя вставать, — ответил Артюхин. — К тому же у нас гости. Когда они уйдут, я вынесу тебя во двор.
Женщина закрыла глаза, повела подбородком:
— Сережа, не надо скрывать ничего от меня. У тебя это плохо получается. Кто там? Бандиты? Что они хотят?
Артюхин не ответил.
— Значит, я права, — горько усмехнулась женщина. — Раз ты молчишь. — Она вздохнула и продолжала после паузы: — Я не должна тебе этого говорить, ты сам волен решать, как тебе поступать, но все-таки скажу. Я всю жизнь боялась за отца. Он не умел беречь себя. Я не хочу, чтобы ты унаследовал это его качество…
Она недоговорила — Артюхин приложил палец к губам. Он услышал грохот, а потом паническое кудахтанье кур. Артюхин нахмурил брови, бросил матери: «Обожди!» — выскочил на крыльцо и увидел у сарая Ломова. Капитан стоял, сунув руки в карманы, и невесело усмехался.
— Эй, друг, ты чего? — осторожно спросил Артюхин. Ломов, казалось, не слышал. Артюхин подошел ближе:
— Что с тобой?
Ломов ответил не оборачиваясь:
— Разминаюсь.
— Да ты рехнулся! — Артюхин вдруг вскипел. — Ты где должен быть? У забора, у щели, — задыхаясь от негодования, выкрикнул он. — Ты за ними смотреть должен. У них же ствол в руках. Они же черт те чего понаделать могут! А может, они ушли уже?!
Ломов несколько раз глубоко вздохнул, вдыхая воздух резко, с шумом, рукавом рубашки отряхнул щепы и крошки с чурбана, присел на него. Поднял глаза на Сергея, и не было в них ни тени беспокойства, а затем внезапно крикнул во весь голос:
— Сенявин, как самочувствие?
— Плохо, начальник, — донеслось с другой стороны улицы.
