Ну а что делать. Переговоры сдвинулись с мертвой точки, пошли взаимные уступки. Иначе никак не договориться. Либо так. Либо юшку пускать.
– По батюшке-то тебя как? – Поинтересовался Крапива.
– Гордеевич.
– Ну и как тебе батькино имечко? Глянется?
– Чай отец родной, – пожал плечами Иван.
– Ну так и будешь Гордеем, – подвел черту Крапива, перекрестив Ивана, как бы его не спросясь.
Обострять Иван не стал. Гордей, значит Гордей. Выдавить из сложившейся ситуации больше, было просто нереально. Тут ведь дело-то какое. Каторга воровской закон еще не приняла, и примет ли, непонятно. Хотя может так дела обстоят именно в этом бараке, а в остальных девяти уже давно заправляют воры. Не в курсе он. Воспротивится иван Крапива, новому веянию, и порешат тогда Ивана, как миленького.
– Как батю значит. Ну что же, Гордеем, значит Гордеем, – принимая авторитет Крапивы, согласился Иван.
Как ни крути, а ему еще четыре года каторги. И он собирался отсюда выбраться. Опять же, должок у него имеется, что жег душу, и требовал расплаты. Нет. За Голубева мстить он не собирался. В конце концов по настоящему дружны они никогда не были, хотя и повязаны накрепко. Пастухов должен будет ответить за то, что Иван сменил привычную, и довольно комфортную жизнь, на каторжное бытие.
– Ну что, Гордей. Проходи к нашему столу, гостем будешь. А вы чего уши развесили? – Обвел он взглядом поритихший народ, в большинстве своем расположившийся на нарах. – Отдохнули бы, что ли. Поди завтра кайлом-то намашетесь.
Эти слова словно послужили сигналом, и народ тут же зашебуршился, послышались приглушенные разговоры, возня, едва различимая перебранка или смешки. Ну а что такого. Две сотни человек не могут усидеть молча по определению. Даже когда барак погружен в сон, абсолютной тишины нет. Тут скорее следует удивляться гробовой тишине, во время разговора ивана с пришлым. Вот уж когда можно было услышать, как пролетает муха.
Не обращая внимания на остальных обитателей барака, Иван, или скорее все же Гордей, прошел в дальний угол, где за столом расположились Кузьма со своей кодлой. Хм. Вот и Гордею предложили вступить в ее ряды. А иначе как расценивать это приглашение к столу. Причем не просто поговорить, а почаевничать. Впрочем, он скорее стал кандидатом. Его еще будут проверять. Причем жестко. Но Гордея это вполне устраивало.
Постепенно керосинки гасли одна за другой, и барак погрузился в темноту. И только в дальнем углу продолжала гореть одна лампа. Крапива со своими подручными засиделся, попивая горячий чай. В такую жару оно конечно, как бы и не то. Но с другой стороны, самогон и вовсе поперек глотки становился. А ложиться спать в такую рань, таким авторитетным людям, как-то ни к лицу…
Так прошел первый вечер Гордея на новом месте, куда его перевели в связи с нехваткой рабочей силы на строительстве Кругобайкальской железной дороги. Народ погибал от несчастных случаев или под пулями снова расшалившихся японских наемников, умирал от болезней, подавался в бега. И всю эту недостачу нужно было незамедлительно восполнять. Так что, на какой иной каторге, людей могло быть и поменьше, но на строительстве Транссиба всегда под завязку.
В течении последующего месяца он успел полностью влиться в кодлу Крапивы. Его даже без дураков признал своим, даже Студень. Ну а как иначе-то, когда тебе спасают жизнь, уводя твою башку из под удара топора. Нашелся один отчаявшийся, который бросился на делового. После убийства нападавшего, Гордея в бараке стали сторониться. Впрочем, ему было на это плевать. Главное выжить. И наиболее возможно это рядом с иваном. А Крапива там, или кто иной, без разницы.
– Крапива, поди сюда, – повысив голос, позвал конвойный.
– Чего надо, господин унтер офицер? – Вразвалочку приблизившись, к конвойному поинтересовался тот.
Крапива говорил с вальяжностью, на грани дерзости, но все же не переступая через нее. Эдак, чтобы и окружающим показать свой вес, и унтера не задеть за больное. Все в пределах каторжанского этикета, выработавшегося в течении десятилетий.
– Тут с тобой поговорить хотят, – кивнув головой в сторону неизвестного, произнес конвойный.
