Мы видим лишь, что мы пребываем в объекте любви, говорит Гегель в другом отрывке, и тем не менее нас нет, чудо, которое мы не в состоянии постичь. В центре гегелевской интуиции мы обнаружим идею экстаза, который в то же самое время является процессом; момент, когда и то и другое совпадает, — это момент, когда душа индивида отождествляется с Христом, когда Христос, замкнутый в себе Бог, как говорил Лаватер, Бог разделенный, как говорил Лессинг, но сам Бог, на Кресте, отождествляет себя с душой индивида.
III. Отождествление различий
Теперь Гегель может углубиться в размышления Фрагмента системы 1800 года. Нельзя ли сблизить элемент противоположности и потребность единства, которые он обнаружил во всех формах христиансткой религии, с общей концепцией природы и жизни? Существует нечто, что является разделением того же самого и отождествлением различного. Таким тождеством различного и является разум, каким его представлял себе Гераклит. То, что единое, является множеством, в отношении к тому, что из него исключено. И что касается множества, оно в свою очередь может рассматриваться как существующее в себе бесконечное множество, но, следовательно, так же и как отношение к самому себе (здесь обнаруживаются термины рассуждений Парменида) и как связанное с тем, что из него исключено. «Понятие индивидуальности предполагает противоположность по отношению к определенному бесконечному множеству и в то же самое время связь того же самого множества с самим собой». Человек представляет собой индивидуальную жизнь лишь в силу своей противоположности и своего единства с другими элементами, со всей бесконечностью индивидуальной жизни вне его. «И только в той мере, в какой жизнь в целом разделена, он является одной частью, а целое остается другой частью; он существует сам лишь в той мере, в какой он не представляет собой никакой части и ничто от него не отделено». Мы все находимся перед бесконечной жизнью бесконечного множества, бесконечно разделенного на единства и на бесконечные разделения, и такая разделенная и единая целостность и есть природа. Таким образом, мы приходим к идее неразделенной жизни, внешним, относительно устойчивым выражением которой являются все индивиды, которую в определенном смысле они собой представляют. Иными словами, они не являются ее частью. Именно в идее жизни рефлексия объединяет представления о связи и о разделении, о существующей благодаря себе самой индивидуальности и о всеобщности, одним словом, об ограниченном и о безграничном.[182] Рефлексия, вступающая в область жизни, приносит туда свои понятия, и из этого единства рефлексии и жизни рождается природа.
Такая жизнь, именно она на самом деле полагает саму природу, природу, которая является рефлексивной бесконечностью в себе, и, завершая теперь в противоположном направлении движение, которое мы только что упоминали, мы отмечаем, что эти понятия разделения и единства, целого и части, реализованы в природе. Рефлексия понимается теперь уже не как субъективный феномен, но как феномен — ноумен, как voOç фоилюцвуос;, который создает из конечной бесконечности жизни бытие природы. От бытия природы мы поднялись к идеям любви и жизни, и мы можем теперь, отталкиваясь от этих идей, вновь спуститься к природе, которая является жизнью, взятой в ее устойчивости, понятой одновременно и как единая и разделенная. Впрочем, эта устойчивость — чистая видимость, так как не существует ничего, что не находилось бы в движении.
У Гегеля есть движение, которое исходит из изначального, наивного единства, каким представлял его Шиллер, и заканчивает окончательным единством, проходя в своем развитии тот круг, который рисовал в воображении Гельдерлин. Как и у Гельдерлина, как и у его учителя Шиллера, развитие в духе Гердера разворачивается между единым как неразвитой целостностью и единым как целостностью, полностью выраженной и внешне и внутренне, судьбой, осознавшей саму себя.
Мы видим, как одновременно исчезают и свобода субъекта, и необходимость объекта. И в духе Шеллинга и Гельдерлина приходим к синтезу необходимости и свободы, сознания и бессознательного. На самом деле необходимость, которая не была бы в то же самое время свободой, и свобода, которая не была в то же самое время необходимостью, ни та ни другая не соответствуют своему собственному понятию.
