— Да входишь ты, тялок, — шёпотом рявкнула мамка и, втолкнув его, закрыла за ним дверь.
В келье было темно, и глаза долго привыкали к мраку, и постепенно, как из ничего, в еле заметном лунном свете перед ним предстала обнажённая царевна. От лунного света её губы были совсем бесцветными, серо-синими, а зубы белели как известь. И вот она оказалась совсем рядом, близко-близко.
— Сними энто! — зашептала она пересохшими губами и медленно начала расстёгивать ему ворот рубашки. Он почувствовал её холодные руки на своей груди.
Узкие и твёрдые руки скользили по его телу, по которому бежала дрожь.
«За токо царь повелит с живого шкуру содрати», — пронеслось в голове.
Андрей попытался оторвать от себя её пальцы, озираясь, как будто его должны схватить прямо сейчас, но она оттолкнула его руки и грудью прижалась к нему. В глазах шли круги. Андрей почувствовал, что невольно начал прижимать царевну к себе.
«Нельзя, ведь то как святотатство», — вновь пульсировала мысль.
— Боишьси, — прошептала она. — Чаво, ну чаво ты боишьси?
Андрей не отвечал. Страх то вдруг исчезал, то вновь появлялся.
По спине бежали мурашки, а затем вдруг выступил пот. Серо-синие губы целовали его лицо, и неожиданно для себя Андрей отталкнул царевну, и она навзничь упала на ложе. Но на ложе она выгнулась дугой, упираясь руками и ногами, приняла соблазнительную позу, медленно покачивая бёдрами. Андрей попятился, крестясь.
— Убирайся! — неожиданно раздался гневный шёпот, и царевна привстала на коленях на ложе. — Убирайси, жалкий евнух. Убирайси и больше никогда не попадайси мене на глаза. Не вздумай опяти явитися сюды, святоша, презренный раб.
Андрей как бешеный выскочил из кельи и, проскочив мимо испугавшейся мамки, выбежал во двор. Влетев в монастырскую конюшню, нашёл своего коня и, оседлав его, ускакал в ночь, в темноту, куда угодно, лишь бы подальше от монастыря. Конюх-монах зло погрозил ему вослед кулаком:
— Разбойников на тебе нетути, оглашённый. Лишь нехристи по ночам из монастыря бегуть.
Андрей гнал коня по Ярославской дороге, несмотря на ночь, гнал, хотя знал, что спешить ему некуда. С рассветом показались окраины Москвы, первые дома.
— Куды податей? — задал он сам себе вопрос и сам себе ответил: — К Ермилову, больше вроде не к кому.
Направив коня к другу, он почувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни, уставший жеребец под ним еле переставлял ноги. Ещё не били к заутрене, когда Андрей въехал на двор к Трофиму Ермилову и, отдав коня холопу, поднялся в покои хозяина. На пороге опочивальни слуга попытался не пропустить его, но Андрей со злобой оттолкнул того в сторону и вошёл.
— Андрей? — удивлённо спросонок спросил Трофим. — Ты чаво?
— Поговорити надо, — с горечью произнёс непрошеный гость.
Трофим ещё раз внимательней посмотрел на Андрея:
— Што стряслоси?
— Попал я случайно во поезд царевны Татьяны Михайловны, што на богомолье во Хотьково двигалси. А ночью в монастыре мамка ея завела мене в келью, где она опочивала. А она тама нога стоит. Руками мене оплела, стала на ложе тащити. А я царевну откинул, на коня, вот сюды прискакал.
Трофим выпучил на друга глаза:
— Во дурак так дурак! Она теперича тебе со веема твоим добром съест. Тебе чаво, жалко было?
— Так ведь прознают, дыба меньшее, шо мене ждёт.
— Коли прознают, што ты царевну обнаженну видел и она на тебе висла, не посмотрют, шо ты от неё отказалси. Штоб не сболтнул, всё равно голову сымуть. Што тебе не иметси, всё во што-то влезаешь. Али тебе хотся, штобы третье поколение дворян Алмазовых вместя с тобой в Сибири обреталось?
— Ну не мог я в монастыре, да и эта стерва Алёна усё перед глазами стоит.
— О святоша, в монастыре не может. А ей каково, токо тамо и можно, здеся в Кремле возможности не приставится.
— Ну и што же мене деять?
— Сходи в кабак, найди проженну жёнку, штобы она тебе как следует выжила, а затема иди к Симонову монастырю. По твои петрушества с переодеваниями я от Сивого раз слыхал, вота и переоденься каменщиком. Монастырь стены ставит, два дела и содеешь. Наломаешьси, глупые мысли в голову не полезут, да и святое дело содеишь, помогая святой обители.
